— А я сегодня не могу, мне опять в ментовку идти!..
— Зачем?
— Сам ты зачем… Гавриил, не начинай! — голос сухой и напряженный.
— Ах, да-а, точно, прости, прости!
Острое, колкое возбуждение от его боли…
Метался туда-сюда, пока не оказался рядом, и не удушил сладко-сладко… Подъезд, подоконник, глаза в слезах. Его слезы у меня на губах, его горе у меня на языке.
Усадил его на подоконник, а он обвил меня руками и ногами, как девчонка, а я терся об него как малолетка, и сжимал так что больно дышать, а он скулел, тонко и трогательно, как девочка… девочка… от наслаждения сохло во рту, и было больно, очень больно внизу живота, но я терся и терся об него, не имея возможности просто выебать…
— Малыш… — смущенно в небо, и вздохнул. — Я всегда мечтал, чтоб меня… — срываясь на шепот, — чтоб меня вот так…
— В подъезде?
— Да, изнасиловали как школьницу… как сучечку, — с глазах смущение и горячечная собачья благодарность.
— Я рад, что угодил тебе… Я тебя люблю.
Мне с ним хорошо. Единственно с ним.
Мы вышли не скрываясь. Пусть смотрят.
Едва мы помирились… все должно быть так хуево, непременно!! Обломалось мое счастье. Уехал Арто на месяц.
Я еле вытерпел на транках. Достали флэш-бэки. Сашка, Алиска… Бабуля… Месяц тянулся как год. Арто позвал к себе — его мать уехала, а ему надо оставаться там.
И вот я на вокзале. О, чёрт. Он не идет. Звоню, телефон на последнем издыхании. Лишь бы успеть узнать, что с ним.
Я ждал, я ждал пёс знает сколько. Внутри уверен, что всё нормально. Просто дождаться. Но когда он- таки появился — трезвый, целый, здоровый, просто вместо 18.00 в 1.45… я сказал привет. Он рассказал, что уснул в электричке… шел пешком через весь город… «Вот прочему я чуял, что идет, лишь не понимал — откуда так долго?»
Убил бы! Руки дрожали. «Я знал, что он цел и жив!» Но…
— Арто, мне бы водки сейчас стакан…
Интроверт я.
Вот так вот я поплатился за то, что я — это он. А он — это я. Я тоже так поступаю. Так хлебни же своего дерьма, Ветер!! Потому и молчу. Нет у меня морального права его упрекать. Да в пизду это все. Убейте же меня, ну хоть кто-нибудь…
Он записывал альбом, памяти сестры. А в перерывах мы извращались. Я рисовал карандашами разные мерзкие картинки, оправдываясь, будто это наброски для обложки. Но чувствовал, что это полная туфта. И вообще все туфта, что я делаю. Я не музыкант — и мне совершенно не к чему привязаться рядом с ним. И не желаю делить с ним его горе, мне это слишком. Хрясь — и карандаш сломан. Руки дрожат. Изнываю, извожусь от невысказанного чувства — как же мы далеки на самом деле! Мне плохо с тобой, и если б не проклятая, до дыр заебаная любовь… из зеркала смотрят несчастные запавшие глаза. Любовь — это рабство, границы, клетка! Презренная необходимость заботиться и советоваться. Унижение! Брось меня, пожалуйста, ведь сам я не могу! Как бы сказать тебе, что я уже и не хочу тебя… так как раньше, в начале. Угар рассеялся! Довольно… ах, что же мне мешает уйти? Просто не уверен, что не захочу вернуться! Выбил ты стул из-под ног повешенного…
Сухие губы резали воздух.
— Где, блядь, эта Жахни? — раздраженно шипел я. Ужасно устал, болит сутулая спина. Мы провели четырнадцать часов, тусуясь на Дне города.
— Дерьмо, блядь! — поддакивал Арто. — Вот ты сколько раз у нее был? — повернулся он ко мне. Я поднял голову к небу. Стремительно темнело.
— Раз пять или семь!
Арто взял меня за руку. Глухая змея злобного раздражения зашипела во мне. Хоть в принципе район отдаленный, безлюдно и некому на нас смотреть.
— Во-во, и я примерно столько же, а найти не можем, че за хуйня? — вздохнул он.
— Да вот хуй знает! — я заоглядывался по сторонам, мозги всмятку — вообще ничего не узнаю вокруг! То ли мы реально не туда забрели, и мудачила-водитель в маршрутке зачем-то коварно наебал нас и высадил не там. То ли мы оба допились и докурились, наглухо отъехав крышей. Но мы бродим уже часа три, ночь вокруг, стертые ноги отваливаются, желудок сводит от голода, болят вены от тяжело пульсирующей в шрамах на руках крови. Мы не спали две ночи — колобродили. И вот, Жахни, по идее, ждет нас на вписку, а у нас разряжены телефоны!
Пиздец…
— Скажите пожалуйста, а трам-пам-пам — мы правильно идем? — уже привычно оттарабаниваю я.
— О-о, да это совсем не туда, это вам надо назад вернуться и тым-пырым-пым, налево! — уже стандартно отвечает нам десятый спрошенный!
— Еб Ёвою мать… — выдыхает сквозь зубы Арто. Я только киваю, не оставляя надежд на уютный кров. Хуй! — а не кров мне. Все повторяется. Я разражаюсь смехом — изнутри распирает — злым и колючим. Арто подпрыгивает на месте и орет в ночь:
— А-а, пиздец! Ну мы седне вообще выйдем-то, нет?!
На просьбу позвонить получаем словесной пизды. Да и само-собой, кто вдруг даст двум стремным, пыльным волосатым дебилам ночью мобилу?.. «Только не я!» — ответит на этот простой вопрос кто угодно. Вы бы дали? Вот и я о том же! Волочим ноги дальше. По прежнему нихрена вокруг не узнаю. Идем в никуда. Пиздос расцветает буйными цветами… на последние деньги покупаем жратвы и пива в пустом ночном супермаркете. На нас смотрят как на откровенных чучел. Похуй-нахуй, хочу жрать транков… транков нет — есть водка. Круто. Без нее голова болит. Хлеб и водка на ходу, желудок сука — молчать!! Зрение размазалось о серо-желтые ночные стены, о зловеще-черный асфальт.
Боль в ногах унялась. Я лечу… низким бреющим полетом.
Цок-цок-цок! — говорят со мной каблучки впереди, увлекая за собой. «Мама, иди к черту!» — выплывает на середину мозга. Образ мамы мешает мечтам об изнасиловании. Ничего, изгоняю, и горячо схватив любимого за плечо, лью в уши сладчайшую ересь, добрый демон-отравитель:
— О, смотри, какие жопки, а?
— Особенно та, в розовой юбочке! — нехорошо вспыхивают его глаза, вперившись в виляющих на шпильках гламурных девиц. Зефирные ляжки телочек плавно мелькают, покачиваются ажурные задницы. Их хозяйки лениво стрекочут о чем-то, а я говорю Арто:
— Давай, изнасилуем!
— О, да! — выдыхает он блаженно, и мы устремляемся за телками.
— Девки… — шепчу я, и вот-вот догоню уже, но Арто хромает. Бля… Да у него же мозоли… Дерьмово! Он идет-то еле-еле, куда уж, эдак сучки от нас даже на каблуках сбегут!
— Ах, ты будешь ебать, а я порежу! — все же мечтаю я вслух.
— Подержишь для меня беленькую? — благодарно пожимает мне пальцы дружок.
— Если догоним… — хмуро отвечаю я.
— А что, нет?
— Нет, ноги твои… — я прячу раздражение. Ненавижу заботиться…
— Да, точно! — кивает печально он.
