Что сказал бы Генри Миллер...

как она, — ответил я.

— А если я себе просто подружку найду?

— Это не поможет.

— А если она будет просто хорошим человеком? Мама говорит, мне этого хватит.

Это замечание — подразумевающее вывод о том, что «хорошая» девушка заставит Джеси забыть о его влечении к Ребекке, — отражала ту сторону Мэгги, которая одновременно привлекала и сводила с ума. Эта женщина преподавала в старших классах школы в маленьком сельском поселке в Саскачеване, и когда ей было двадцать пять, она решила, что хочет стать актрисой. Мэгги бросила работу, со слезами на глазах распрощалась на станции с семьей и приехала в Торонто — за две тысячи миль от родного дома, чтобы воплотить мечту в жизнь.

Когда я впервые увидел Мэгги, она выступала в каком-то третьеразрядном мюзикле, и волосы у нее были выкрашены в зеленый цвет. Но теперь, говоря с нашим сыном о его жизни — в основном о его «будущем», — она почему-то совсем забыла о том периоде собственной жизни и давала Джеси такие нелепые и примитивные советы, что у меня это просто в голове не укладывалось. («Может быть, тебе этим летом съездить в математический лагерь?») Беспокойство Мэгги, ее озабоченность благополучием сына мутили ей разум, потому что в обычном своем состоянии она была сообразительной и вполне трезвомыслящей.

Лучшее из того, что она могла дать Джеси, был ее собственный пример, ее демократичная доброта, наделяющая людей преимуществом сомнений, которые его отец иногда с излишней поспешностью отметал лишь одной осуждающей фразой. Иначе говоря, Мэгги знала, как подсластить Джеси пилюлю.

— Намерения твоей мамы самые лучшие, — заметил я сыну, — но в этом вопросе она ошибается.

— Ты хочешь сказать, что я присох к Ребекке? — Джеси посмотрел на меня.

— Ну, конечно, не в прямом смысле этого слова.

— А что, если я никогда не смогу никого найти, к кому бы меня так же тянуло, как к Ребекке?

Я снова подумал о Поле Мурс, расставание с которой мне обошлось в двадцать фунтов живого веса. Она была брюнеткой с необычным прикусом — такой небольшой изъян неизвестно почему подчас придает женщине неестественную сексуальную притягательность. Господи, как же мне тогда недоставало Полы! Я извелся от тоски по ней. Меня мучили такие кошмары, что посреди ночи приходилось менять майку.

— Ты помнишь Полу? — спросил я сына. — Тебе было десять лет, когда она ушла.

— Она мне часто читала.

— Мне тогда казалось, что она будет меня преследовать всю жизнь, независимо от того, кто со мной будет. Потому что мне всегда будет казаться: да, конечно, но все-таки она не Пола.

— И что?

Я тщательно подбирал слова, чтобы мысль моя не звучала слишком безысходно.

— Все пришло в норму, но не с первой женщиной после нее, и не со второй и третьей. А когда это случилось, когда все как-то совпало и встало на свои места, я смог выбросить Полу из головы.

— Да, тогда ты какое-то время был как в воду опущенный.

— Ты помнишь об этом? — не поверил я.

— Еще бы.

— А что тебе запомнилось?

— Я помню, как ты ложился на кушетку спать после ужина.

— Я стал принимать снотворное, но это было большой ошибкой, — сказал я и после паузы добавил: — Тебе ведь тогда несколько раз приходилось ложиться самому, помнишь?

Я вспомнил ту кошмарную весну, слишком яркий солнечный свет, в лучах которого я как скелет тащился по парку с Джеси, который исподтишка бросал на меня испуганные взгляды. Как-то раз он взял меня за руку и спросил:

— Ну что, пап, ты теперь уже лучше себя чувствуешь, да?

Десятилетнему мальчику пришлось тогда присматривать за своим отцом. Господи!

— Я как тот парень в «Последнем танго в Париже», — сказал Джеси. — Все думаю, делала ли его жена с мужчиной в халате, который жил внизу, то же самое, что она делала с ним самим. — Я заметил неуверенный взгляд Джеси, брошенный в мою сторону. Он, видимо, сомневался, следует развивать ему эту тему или нет. — Ты как считаешь, так оно и было?

Я прекрасно понимал, о чем думает сын.

— Мне кажется, думать о таких вещах бессмысленно, — ответил я.

Но этого Джеси было недостаточно. Он всматривался в мое лицо, как будто хотел отыскать на нем какую-то малюсенькую точку. Я вспомнил те ночи, когда, лежа в кровати, пытался представить себе самые откровенные картины того, как Пола делает то, как Пола делает это… Я этим занимался, чтобы хоть как-то притупить нервный стресс, чтоб скорее дойти до предела, до такого состояния, когда меня бы уже вообще не волновало, что она делала своими пальцами, что она брала в рот, и так далее, и тому подобное.

— Избавление от мук, которые доставила тебе женщина, проходит по своему собственному расписанию. Можешь делать все, что тебе взбредет в голову: глотать таблетки, развлекаться с другими девчонками, заниматься спортом или не заниматься спортом, пить или не пить — до времени тебе ничего не поможет. Ты от этого не сможешь избавиться ни секундой раньше.

Сын выглянул на улицу. Наши соседи-китайцы работали в саду, переговариваясь друг с другом.

— Мне надо дождаться, когда у меня заведется другая подружка, — сказал он.

— До этого Ребекка тебя сможет свести с ума. Не забывай об этом.

Некоторое время Джеси смотрел прямо перед собой, уперев локти в колени и думая неизвестно о чем.

— Как считаешь, может быть, мне лучше ей позвонить?

Я уже открыл рот, чтобы ему ответить, но вовремя спохватился, вспомнив о том, как пасмурным утром в начале февраля, когда Пола уже от меня ушла, на оконном стекле таяли хлопья мокрого снега и каплями стекали вниз. Мне тогда казалось, что я сойду с ума от бесконечности дня, который надо прожить. Ты, приятель, здесь имеешь дело с чрезвычайно нежной субстанцией, и обращаться с ней надо очень осторожно.

— Как ты считаешь, Джеси, что она в таком случае сделает?

— Что?

— Она тебя накажет. Сначала будет водить тебя за нос, голову тебе заморочит так, что тебе станет казаться, будто все уладилось, а потом резко даст от ворот поворот.

— Ты так думаешь?

— Она ведь не дурочка, Джеси. Она прекрасно знает, что тебе надо. И именно этого ты от нее не получишь.

— Мне только хочется слышать ее голос.

— Я в этом сомневаюсь, — сказал я и вдруг увидел столько горя в чертах лица сына, в обессиленной опустошенности всего его тела, что мягко добавил: — Мне кажется, ты пожалеешь, если закрутишь с Ребеккой все по новой. Ты уже почти дошел до предела.

— До какого предела?

— Того, который надо преодолеть, чтобы выбросить ее из головы.

— Нет, я еще и близко к нему не подошел.

— Ты уже гораздо ближе к нему, чем тебе кажется.

— Откуда ты знаешь? Мне совсем не хочется быть грубым, папа, но как ты можешь это знать?

— Потому что у меня самого так было три миллиона раз, вот откуда, — резко ответил я.

— Я никогда не смогу через это перешагнуть, — проговорил Джеси, оставаясь во власти своей печали.

Я кожей чувствовал, что, как пот маленькими каплями, источаю раздражение, и не потому, что сын задавал мне эти вопросы, а потому, что он был несчастлив, а я ничего не мог сделать, совсем ничего не мог сделать, чтобы ему стало хоть немного легче. И потому я злился на него, как будто мне хотелось ударить ребенка, который споткнулся, упал и разбил себе колено. Джеси бросил в мою сторону один из тех взглядов,