— Доченька, Виктория! — обрадовался Мануэль. — Какое счастье! Пойдем в дом, к Марии.
— Нет, папа, подожди, я должна тебе сказать то, чего ты не знаешь.
— Это не имеет значения, дочка! Главное — что ты вернулась и теперь мы будем вместе. Знаешь, Мария ждет ребенка! Ты должна простить ее. Мы снова станем одной дружной семьей, будем растить малыша, моего внука! Представляешь?
— Да, папа, очень хорошо представляю, как все это может быть, — горестно молвила Виктория. — Позволь мне прогуляться по саду, прежде чем войти в дом. Я хочу все тут осмотреть…
— Ну, если тебе так хочется, — не понял ее изменившегося настроения Мануэль. — Пройдись, осмотрись, а я тем временем скажу Марии, что ты здесь.
Виктория медленно обошла вокруг — дома, прощаясь с ним навсегда, а заодно прощаясь и с ребенком, который, как она теперь ясно поняла, не должен появиться на свет — для него тут попросту нет места.
Мария же, узнав о возвращении сестры, бросилась искать ее в саду.
— Я очень виновата перед тобой! — сказала она, отыскав Викторию. — Обидела тебя, оскорбила. Но я ведь не знала главного. Потом Асунсьон мне все объяснила. Бедная моя сестричка! Сколько же тебе довелось вынести! Обещаю, что теперь все будет по-другому.
— По-другому уже не может быть. Мне лучше уехать, — отстранилась от нее Виктория.
— Нет! Не уходи, ты очень нужна мне, — взяла ее за руку Мария. — Я ведь жду ребенка. И никому, кроме тебя, не могу открыться, рассказать о своих страхах. Ты — самый близкий мне человек!
— А ты — мне! — взволнованно заговорила Виктория, для которой в словах сестры мелькнули проблески надежды. — Я больше не могу лгать. Иначе сойду с ума.
— Что тебя так мучает? — встревожилась Мария. — Расскажи, не бойся. Я помогу тебе.
— Да, мне очень нужна твоя помощь, — подхватила Виктория. — Дело в том, что я… Я тоже жду ребенка.
— Ребенка? — повторила ошеломленная Мария. — От Адальберто?
Виктория потупила взор и ничего не ответила. Мария, испугавшись своей догадки, спросила упавшим голосом:
— Почему ты молчишь?
— Мне все-таки лучше уехать, — сказала Виктория.
— Нет, подожди! — требовательно произнесла Мария. — Это ребенок Энрике? Так? В ту ночь ты с ним…
— Я сама не знала, что делала, — заплакала Виктория, не в силах больше скрывать правду. — И он тоже, он был не в себе… Мы не хотели этого. Прости меня, умоляю!
— Нет, это невыносимо! Я не могу тебя слушать! — воскликнула Мария и бросилась прочь от сестры.
— Не оставляй меня, я в отчаянии! — попыталась удержать ее Виктория. — Не отталкивай, прошу тебя!..
Но Мария вырвалась из ее рук и побежала к отцу:
— Папа, помоги Виктории! Я — не могу.
— Что с ней? Говори!
— Я оттолкнула ее, и теперь она может уехать навсегда. Задержи ее, останови. Она беременна!..
— Что?!
— Да, папа, иди к ней.
Дон Мануэль догнал Викторию уже у ворот и, вцепившись в ее худенькие плечи, гневно произнес:
— Ну, куда ты теперь собралась?
— Пусти меня, папа, — высвободилась из его рук Виктория. — Я очень виновата перед тобой, но, возможно, ты поймешь меня, если выслушаешь.
— Что я должен слушать? Как ты втоптала меня в грязь и решила принести в этот дом незаконнорожденного?
— Так, значит, она тебе все сказала?
— Да, мне все рассказала Мария, моя дочь! Единственная, кого я считаю дочерью!
— Ну и оставайся с ней! Чтоб она у тебя встала поперек горла! — ослепленная обидой, крикнула Виктория. Затем, вскочив на коня, с горечью добавила: — Поехали, миленький, куда глаза глядят.
— Езжай, езжай! На все четыре стороны! — не помня себя, кричал ей вслед уязвленный в самое сердце отец.
Когда же он вернулся в дом, к нему с мольбой бросилась Мария:
— Папа, отыщи ее, верни! Сделай это ради меня, ради внука! Виктория пришла ко мне за помощью, а я не смогла, не сумела ее поддержать.
Всю ночь несчастный Мануэль колесил по городу и его окрестностям, но так и не нашел Виктории.
Добравшись до индейского поселения, Асунсьон смело предстала перед вождем племени:
— Я ищу здесь одного мужчину, которого люблю и надеюсь стать его женой. Готова соединить с ним свою жизнь по тому обряду, какой он выберет.
Услышав эти слова, Шанке подошел к Асунсьон и на руках отнес ее в свою хижину.
А утром стало известно решение вождя: свадьба состоится на закате солнца, по обряду племени, к которому принадлежал Шанке.
Днем индианки омывали Асунсьон душистыми травяными отварами, окуривали благовониями и творили молитву, прося своих богов о благосклонности к белой женщине.
Затем все племя собралось на большой поляне, и началась общая молитва — песнопение — с приплясыванием и движением по кругу.
Когда же последний луч солнца блеснул над поляной, вождь благословил соплеменников на священную жертву, и самый сильный молодой воин одним ударом мачете свалил наземь огромного быка.
Асунсьон внутренне содрогнулась, но Шанке уверенно сжимал ее руку, и храбрая невеста сумела преодолеть минутный страх и отвращение к чуждому ей ритуалу.
А вождь, взяв в ладони еще теплое, пульсирующее сердце священного животного, начал главную молитву.
— О, всемогущие боги! Мы все в вашей власти и просим вас: позвольте этим мужчине и женщине из разных народов соединить жизни. Возьмите их под свою защиту. Шанке, сын благородного воина Катральфуса, берет в жены Асунсьон Оласабль и обязуется по законам своего племени уважать и защищать ее. Наши деды и отцы будут с небес следить, как он это выполняет. Иначе будут прокляты эта семья и оба наших народа.
Он закончил молитву, более похожую на клятвенную речь перед лицом богов, и мощные звуки тамтамов возвестили о том, что Шанке и Асунсьон могут теперь с полным правом считать себя мужем и женой.
— Я люблю тебя, Асунсьон! — горячо прошептал Шанке и в ответ получил такое же признание.
Затем индейцы стали подносить им свадебные дары: целый табун лошадей, оружие, украшения для новобрачной.
Праздник на поляне продолжался до самого утра, а Шанке и Асунсьон отправились в свою хижину, где, обнимая и лаская друг друга, невольно возвращались к разговору о том, как им жить дальше.
— Я не могу вернуться в твое имение, — сказал Шанке, — но и ты не сможешь жить здесь. А что нам делать, если завяжется бой между твоими и моими братьями? Мы с тобой теперь не должны принимать чью-либо сторону. Поэтому нам надо найти такое место, где мы могли бы жить в мире со всеми людьми, независимо от цвета кожи.
— Да, ты прав! — подхватила Асунсьон. — Мы построим ранчо, которое и станет нашим домом. И пусть все видят, как могут жить индеец и белая, не враждуя между собой, а нежно любя друг друга.
