Возражать я не решилась.
— Вот этот инструмент, — старик ткнул пальцем в мокрый чехол телескопа, — сделан знаменитой немецкой фирмой “Рейнфельд и Хартель”. В Германии сейчас фашисты. И лучшие в Европе инструменты сейчас в фашистских обсерваториях. Как ты думаешь, девочка, хорошо, если фашисты раньше других прочитают эти точки-тире и сделают винтовки, которые будут стрелять без промаха?.. — Он не дал мне ответить. — Ты упомянула про винтовки, — продолжал он. — Но когда ты станешь чуть старше, ты поймешь, что всякое знание можно превратить в оружие. Даже лампы. Ты видела военные прожекторы? Ну вот. Это опасно, это даже страшно: дать оружие, не зная, кому и для чего. Если там, — он показал на небо, — есть разумные существа, они это понимают. Должны понимать. Обязаны… Лига Наций, — раздраженно бормотал старик. Он снова перестал замечать меня и говорил сам с собой. — Что может сделать Лига Наций, если у нее нет ни одного своего телескопа?.. Сообщение примет какое-то одно государство, и тогда… Что тогда, я вас спрашиваю? А разве лучше, если о сообщении узнают все государства?.. Нет, они обязаны это понимать. Сейчас нельзя. Только после мировой революции, не раньше, никак не раньше…
Вытянув длинную шею, он долго смотрел на темное небо.
— Ну вот, — сказал он. — Сплошная облачность. Кто придет сюда в такую погоду?.. Иди домой, девочка. У меня служба, я должен сидеть здесь. А ты иди. Завтра, бог даст, будет хорошая видимость, и я покажу тебе Бегу. Это очень красивая голубая звезда…
Я не смогла прийти на следующий день. У меня поднялась температура, болело горло, и четыре дня мне пришлось лежать. Я много думала о звездах; когда болеешь, ничего не разрешают делать и остается только думать.
Я пыталась представить письмо, которое отправят нам с далекой звезды.
Письмо начиналось так: “Здравствуйте, люди, живущие на Земле!..” Потом я изменила начало: “Здравствуйте, хорошие люди, живущие на Земле!..” Но тут возник вопрос, понимают ли нехорошие люди, что они нехорошие. Или им кажется, будто они хорошие? Ведь тогда они решат, что письмо отправлено им… Это был тяжелый вопрос. От него болела голова.
Через четыре дня мне разрешили гулять во дворе.
В парк меня не пускали, зато я собрала три рубля. Я подсчитала, что к воскресенью у меня наберется и на кино, и на воздушный шарик с рисунком. А на остальное я куплю билеты, чтобы старик мог выполнить свой план.
В воскресенье, двадцать второго июня, началась война.
В первые дни войны я совсем забыла о старике. Но однажды, когда в безлунном небе загорелись тысячи ярких звезд, я вспомнила про голубую Бегу.
На следующий день, с трудом дождавшись половины третьего, я побежала в парк. Было очень жарко, солнце немилосердно раскалило асфальт. Я бежала по душным аллеям.
— Стой!
Я остановилась. Из-за дерева вышел красноармеец.
— Туда нельзя, девочка, — сказал он. — Поворачивай Быстро!
Там, где раньше был аттракцион “Зрительная труба”, стояли зенитные пушки. Их длинные стволы тянулись к небу.
Наступили трудные военные годы. Люди теперь часто смотрели в небо. По ночам над городом, стирая звезды, встревоженно метались узкие лезвия прожекторных лучей. Мы ходили, всей школой, в парк рыть щели.
Я никогда больше не видела старика. Это было очень обидно, потому что я часто думала о звездах и о письме, которое нам могли просигналить откуда-нибудь с Веги.
Я уже знала, почему мерцают звезды. Знала, что звездные точки-тире не азбука Морзе. Но все это не очень существенно: сообщение можно отправить другим способом. Я не знала самого важного:
Ответа на этот вопрос я не нашла до сих пор.
Я прочитала, кажется, все, что написано о связи с инозвездными цивилизациями. Но нигде, решительно нигде, не было ответа. Как-то у меня появилась странная мысль: они ничего не скажут, они передадут музыку, потому что музыку нельзя обратить во зло.
Недавно я встретила в журнальной статье любопытные подсчеты. Нужно, утверждал автор статьи, всего сорок тысяч секунд, то есть двенадцать часов, чтобы передать в сантиметровом диапазоне радиоволн все, что накоплено за долгую историю человеческой культуры. Но не обязательно, говорилось в статье, передавать все. Если отобрать основные сведения о пауке, технике, культуре, передача займет всего сто секунд. Статья заканчивалась так: “Какой огромный импульс для дальнейшего развития человеческой культуры дало бы обнаружение и расшифровка радиосигналов от сверхцивилизаций!..”
Сто секунд — это очень заманчиво. Сто секунд — и антенна радиотелескопа примет информацию об открытиях, к которым пришлось бы идти тысячи лет. Сто секунд — и
Точная и наивная математика!
Иногда я поднимаюсь в парк, туда, где был аттракцион “Зрительная труба”. В ночном небе мерцают звезды. Это, к сожалению, не точки-тире. Но всмотритесь: есть что-то нетерпеливое в этом мерцании. Всмотритесь внимательно, и вы без азбуки Морзе поймете голос далеких звезд:
“Здравствуйте, люди, живущие на Земле! Как медленно идет время… Мы ждем… Мы ждем…”
БУРЯ
Барометр показывал бурю.
Это был старый морской барометр с массивной медной оправой и толстым, выпуклым, потускневшим от времени стеклом. Ирина случайно купила барометр шесть лет назад. Узкая стрелка, покрытая потрескавшимся лаком, уже тогда стояла на слове “Буря”. В любую погоду, даже в самые тихие и безветренные дни, барометр упрямо предрекал бурю. Это казалось Ирине отголоском жесточайшего урагана, заставившего стрелку навсегда остановиться на слове “Буря”, подобно тому как человек, переживший страшное потрясение, навсегда останется седым.
На оправе было четко выгравировано по-английски: “Отважным жаловаться не подобает”. Барометр был стар, втрое старше Ирины.
Когда-то Ирина мечтала о морских путешествиях. В глубине ее души незримая стрелка с детства показывала бурю. Но жизнь шла размеренно, без особых тревог и волнений. Вместо открытого всем ветрам капитанского мостика была тихая лаборатория Института экспериментальной медицины. Вместо штормов и кругосветных переходов — вежливые споры с профессором Байдалиным (он всегда легко уступал Ирине) и кропотливая работа над болеанализатором. Однажды она сказала об этом Байдалину. Профессор усмехнулся: “Ничего, Ирина Владимировна, ваш болеанализагор стоит открытого острова. Большого острова — с горами, реками и кокосовыми пальмами… Спокойно работайте”.
Барометр показывал бурю.
Был теплый осенний день. С утра прошел дождь, и теперь солнце старательно вылизывало лужи. В открытое окно втекал вязкий запах влажных листьев. Ветер стряхивал листья с деревьев, они медленно, нехотя кружились и падали на подоконник. Внизу кого-то утомительно отчитывал садовник — был слышен его глуховатый, бубнящий голос.
Ирина посмотрела в оконное стекло, поправила волосы. Стекло стирает морщины, молодит. Стекло добрее зеркала.
Сегодня — день ее рождения. Но все по-будничному просто. Утром профессор просмотрел энцефалограммы и ушел. Ирина осталась одна. Сразу стало грустно — без всяких, в сущности, причин. Она никак не могла сосредоточиться и долго разглядывала висевший над столом барометр. Потом отошла к окну.
