Но это утверждение следует в известной степени ограничить, признав такую высокую ценность лишь за отдельными идеями, положенными в основу и последовательно развиваемыми в систематическом изложении: о свободе в отношениях Бога к человеку и человека к Богу и о единстве человечества[141].
Здесь также «заключается точка отправления того глубоко религиозного, и вместе с тем совершенно оригинального, учения об искуплении, которое Соловьев противопоставляет традиционному средневековому воззрению… Грех разделил человечество и всю нашу вселенную на враждующие между собой части. Дело Христово на земле именно и заключается в восстановлении единства и целости распавшегося универсального организма, во всеобщем исцелении»[142] . Христос преодолевает грех как начало разделения и гибели.
Если таково содержание и цель «дела Христова», то у Соловьева же находится и ответ на вопрос — почему же для достижения этой цели избран не другой какой?либо способ, а мучительный процесс исторического развития, завершающийся крестной смертью воплощенного Богочеловека? «Ответ на этот вопрос весь заключается в одном слове, выражающем нечто такое, без чего не могут быть мыслимы ни Бог, ни природа [включающая человечество], — это слово свобода»[143] .
Но при попытке даже самого сжатого изложения этой части учения Соловьева нельзя не отметить, что им, по–видимому, недостаточно ясно сознавалось значение крестной смерти Христовой в деле спасения человечества, ее, если можно так назвать, главного, центрального положения[144]. Это обстоятельство тем более заставляет относиться с осторожностью к концепции Соловьева в целом.
Но само обращение в истолковании искупления от средневекового латинского воззрения (требования примирения действий противоположных свойств Божества) к человечеству, нуждающемуся в Божественной помощи для своего исцеления, и понятия свободы и единства человеческого рода действительно были самым ценным в изложении Соловьева и оказали несомненное влияние на последующие опыты истолкования догмата искупления в русской богословской науке[145] .
Но и эти идеи связывать с именем Владимира Соловьева следует не потому, что они были им открыты или созданы, а потому, что они были соединены им в стройную систему; не потому даже, что они им были впервые высказаны в русской богословской науке, но оттого, что через него они получили здесь широкое распространение[146].
В системе епископа Сильвестра, в «Словах» митрополита Филарета, у Хомякова и Вл. Соловьева уже высказаны были те основные положения, которые давали возможность более глубокого понимания учения об искуплении. Но эти положения и идеи почти не проникали в русскую духовную школу, в высшую и особенно в среднюю, и потому «юридическое» истолкование искупления по системе и руководству митрополита Макария оставалось здесь наиболее распространенным и общепринятым к концу XIX столетия.
ГЛАВА II.
Признаком нового направления в русской богословской науке в отношении изучения догмата искупления следует считать прямое отрицание его «юридического» истолкования.
Хотя и раньше, как об этом уже упоминалось, не было недостатка в критических замечаниях по поводу заключающей это истолкование системы митрополита Макария, но они выражались часто в отдельных мнениях, долгое время неопубликованных[147], письмах или устных высказываниях. Теперь же отрицательное отношение к этой системе и «юридическому» пониманию искупления высказывается с академических кафедр, в сочинениях, за которые присуждаются ученые степени, в органах духовной печати и т. д.
Исследованиями, положившими начало этому направлению, считаются диссертации протоиерея П. Я. Светлова и покойного патриарха Сергия. К ним следует прибавить появившийся несколько позднее труд профессора В. И. Несмелова.
1. СОЧИНЕНИЯ ПРОТОИЕРЕЯ П. СВЕТЛОВА
Протоиерей Светлов[148], постоянно обращавшийся в своих сочинениях к изложению учения об искуплении, так характеризует свои исследования: «В сочинениях своих по сотериологии я преследовал две цели: 1) старался выяснить ложь «юридического» воззрения на искупление и 2) дать взамен его воззрение на искупление в духе библейско–этическом и согласно с руководящими началами воззрения святоотеческого»[149]. В своей магистерской диссертации «Значение Креста в деле Христовом»[150] автор пытался дать подробное, всесторонне изложенное учение об искуплении.
Считая себя противником «юридического» понимания искупления, автор подвергает его резкой, хотя и довольно поверхностной критике: «юридизм» есть признак «ложного Православия», потому что здесь «по–своему упраздняется Крест Христов»[151], усиливается соблазн и неразумие Креста[152]. В «толковании традиционного богословия догмат искупления получает вид учения, несообразного ни с разумом, ни с совестью, и делается не столько тайною, сколько нелепостью, соблазном и камнем преткновения для веры» [153]. Христианство «объявило войну юридизму»[154].
Но высказывая эти резкие суждения, автор не дает достаточно ясного определения, в чем же заключаются существенные признаки «юридического» понимания искупления. Из предложенной им схемы такого понимания[155], в общем сходной с изложением митрополита Макария, и предшествующих замечаний следует заключить, что это «порождение иудаизма», юридического духа римского католичества, схоластики и т. д. Но вместе с этим «всеми исповеданиями одинаково признается, что наше спасение главным образом совершено крестною жертвою Иисуса Христа, принесенною Им в удовлетворение Божественного правосудия, избавившею их от греха, проклятия и смерти и заслужившею им оправдание и освящение, то есть полное спасение»[156].
Неясность увеличивается еще больше при следующем замечании автора: «Схоластическое учение об искуплении неосновательно подводит под одно понятие удовлетворения все неисчерпаемое по своему содержанию дело Христово в его частных моментах. Конечно, этим учением правильно указывается отношение всех главнейших моментов искупительного дела к общей цели его — удовлетворению»[157]. Подобных оговорок в изложении П. Светлова очень много.
В результате с первых же страниц книги, после утверждения, что «юридическое течение жизни настолько же глубоко, как и параллельное ему течение любви», автор значительно отступает от своих первоначальных оценок «юридизма»: «Здесь мы подошли к настоящей оценке «юридизма»: он односторонен. Это не значит, что он совершенно ложен, — нет, это только значит, что в нем не вся правда, что он отчасти ложен, отчасти истинен, то есть истинен относительно. То же должно сказать и о начале любви… не следует делать решительного предпочтения одного начала другому»[158].
Поэтому в своем «опыте изложения догмата искупления» автор ставит задачей «сочетание» обоих начал: «юридизма и любви»[159].
