Христа и праведно или неправедно он живет на земле, — для будущего спасения его в данном случае это совершенно безразлично, так как все долги его Богу все?таки уплачены, а Правосудный Бог не может же, конечно, утаить от него эту уплату и не может неправедно потребовать от него, чтобы он во второй раз еще уплатил тот долг, который в действительности Ему уже уплачен крестной смертию Христа»[337].
Но то же самое можно сказать и в том случае, если, по мысли автора, после воплощения Сына Божия «каждый человек необходимо является членом вечного Тела Христова» [338], которое, конечно, не может погибнуть.
И достаточно сравнить изложение автором «юридического» понимания искупления с его собственным воззрением, чтобы убедиться в их близости.
«Юридическое» понимание: «Богу не угодно было погубить людей по суду правды Своей, и потому именно Он послал в мир Своего Единородного Сына, чтобы предать Его позору мучений и тем самым удовлетворить как вечному закону Своей неумолимой правды, так и бесконечной потребности Своего милосердия»[339].
Понимание автора: когда Бог «не благоволил обратиться к закону неумолимого правосудия и Сам не захотел уничтожить первых виновников зла, то эта самая ответственность составила для него достаточное обоснование, чтобы явить миру чудо спасающей любви Своей»[340] .
В обоих суждениях одинаковое понятие «закона неумолимой правды» и одинаковое противопоставление его любви или милосердию.
«Юридическое» понимание: «По закону справедливости Богу невозможно даром простить людей»[341].
Понимание автора: «Сделать так, чтобы виновный человек был невиновным, — даже и Сам Бог этого не может сделать, потому что для этого было бы необходимо превратить неправду в правду»[342].
Здесь также одинаковое ограничение Божиих действий законом справедливости или правды.
Также одинаково понимаются и следствия искупления: невозможное делается возможным — Бог прощает грешника после удовлетворения Своего правосудия («юридическое» понимание); Бог «снимает с него вину» после обвинения Себя Сыном Божиим в грехах мира, по пониманию автора.
Эти параллели — их без труда можно было бы умножить —¦ показывают, что «юридическое» понимание искупления в основе своей не было преодолено в воззрениях автора.
Ссылаясь на ряд неточных и, может быть, случайных выражений Несмелова, его рецензент профессор Е. А. Будрин обвинял автора в целом ряде погрешностей (пелагианство, неправильное понимание Таинств, отсутствие в его системе учения о Церкви и др.), которые не могут быть рассмотрены в настоящем исследовании.
Но в понимании автором отношения Бога к миру замечается некоторая двойственность. Несмелов считает возможным употребление в отношении Бога по существу неправильных понятий «может» или «не может» и на этом строит значительную часть своих рассуждений. Автор часто говорит о чуде Божия всемогущества, но вся его концепция поражает какой?то странной механичностью, усиливаемой многократным употреблением слов «естественно», «неизбежно», «необходимо».
После грехопадения смерть пришла к людям «сама собою, как естественное и необходимое следствие их преступления»[343].
А после воплощения и воскресения Христова из «положения простых вещей», в котором оказались люди[344], «каждый человек необходимо является членом вечного Тела Христова… единосущным Христу»[345].
Между причиной и следствиями допускается чудовищное несоответствие, так как автор рядом оговорок бесконечно умалил сущность греха прародителей. Мир, по его представлению, устроен так, что «неразумный поступок»[346], «несчастная ошибка»[347] первых людей, бывших «в первобытно–младенческом состоянии»[348], допущенная ими под влиянием обольщения, но с «мыслью о достойном служении Богу»[349], оказалась причиной следствий, выходящих за пределы тварного мира: «Суеверным употреблением в пищу древесных плодов люди разрушили истину Божественной идеи бытия и сделали совершенно бесцельным как свое личное существование, так и существование всей материальной природы»[350].
Это разрушение Божественного миропорядка естественно должно было повлечь за собой их неизбежную гибель[351] и «отсюда естественно должна была возникнуть печальная история человеческих страданий»[352], которая завершается страданиями и крестной смертью Самого Сына Божия[353] .
И если мир действительно был создан таким несовершенным и хрупким, что все эти события последовали «естественно», «неизбежно» и «необходимо», то возможно задать вопрос: какое содержание вкладывает автор в созданное им понятие ответственности Сына Божия «как виновника самого существования мира»[354], Творца естества и его законов, видя в этой ответственности «достаточное основание» для самообвинения Его в грехах мира?
Значительную часть своих рассуждений автор основывает на понятии о единстве человеческой природы. В отзыве о сочинении Лебедева он говорит: «Вся сущность проблемы первородного греха заключается именно в том, чтобы выяснить, как именно грех отдельной человеческой личности может сделаться грехом человеческой природы, а я это выяснил»[355]. С этим последним категорическим утверждением можно и не согласиться.
Как для передачи греха от личности к природе, так и для того, чтобы каждый человек, потому что он носит ту самую природу, которую Христос «сделал вечной природой», необходимо являлся «единосущным Христу и членом Его вечного Тела», под общностью природы следует понимать некоторое совершенно реальное единство.
Сам же автор мысль о «солидарности всего человечества как единого организма» называет «мистической сказкой»[356].
И понятие единства человеческой природы остается в системе автора нераскрытым. Профессор Е. А. Будрин его ошибкой считает «смешение природы с лицом»[357] .
Это смешение может быть отмечено и в таких выражениях автора, как «вочеловечение Божественной природы»[358] и определение часа всеобщего воскресения «личною волею Бога Отца»[359], которые едва ли могут быть согласованы с правильным разумением догматов о воплощении Сына Божия и о единстве Лиц Святой Троицы.
Если обратиться к источникам богословствования автора, то будет очевидна их недостаточность.
Автор, желая понять и объяснить сущность христианского учения о спасении, находит возможным игнорировать всю богословскую и святоотеческую мысль, считая ее не заслуживающей внимания для «научного оправдания христианства»[360].
Поэтому, используя только текст Священного Писания и понимая его буквально, автор не находит в нем ответа на поставленные им вопросы и «по необходимости» стремится разрешить их «путем самостоятельной философской спекуляции»[361].
Такое отношение к святоотеческой мысли, по существу, несправедливо, и «путь самостоятельной философской спекуляции» не является путем церковным, ибо существенным признаком церковного богословствования является его верность Преданию, то есть церковному опыту и святоотеческой мысли[362].
И недостаточность этого пути становится особенно ощутимой в попытке автора постижения этим путем «премудрости Божией сокровенной» в тайне искупления.
Несмотря на то что ни одному из названных авторов не удалось создать полного или свободного от противоречий изложения догмата искупления, рассмотренные труды имели огромное влияние на последующую русскую богословскую мысль[363]. Имело значение и то, что общепринятое «юридическое» понимание искупления было подвергнуто в них всесторонней
