разбирательстве дела капитана германского Генерального штаба фон Ш. Моя роль заключалась лишь в дешифровке условных названий войсковых частей гарнизона Ново георгиевской крепости, которые значились в его записной книжке. На вопрос председателя суда, что он может сказать по поводу моей экспертизы, капитан фон Ш. по офицерски ответил, что он ничего возразить против меня не имеет. Нужно было видеть в тго время физиономию защитника, у которого этим заявлением было выбито из рук главное орудие защиты. Я думаю – это редкий, если не единственный случай в практике суда по шпионским делам.
Свою экспертизу я обычно делил на две части. В первой общей части я старался, оставаясь на букве закона, расширить понятие о шпионстве, превратив его из базы в точку отсчета для обвинения. Во второй же части я детально разбирал вещественные доказательства, подтверждая нахождение в них тех тайн, которые в интересах обороны государства должны быть секретом для противника. Эти экспертизы, данные мною по целому ряду дел, настолько были интересны, что производивший следствие по шпионским делам варшавского Окружного суда Орлов не раз просил меня издать их в назидание потомству. Так я и не собрался сделать этого до Великой войны.
Выше были изложены основы ведения контрразведки, причем было указано, что для правильно поставленной разработки шпионского дела нужно как внутреннее наблюдение, то есть работа тайных агентов или секретных сотрудников, так и наружное наблюдение. Сплошь однако и рядом приходится разработку дела благодаря капризам действительности основывать на внутреннем освещении, не прибегая к наружнему наблюдению, и обратно. Образцом правильно веденной разработки шпионского дела является дело отца и сына Г., интересное еще и по тем остроумным приемам, к которым прибегал старик Г. для выпытывания секретов огромной важности.
Выше было упомянуто, секретным сотрудником в этом деле явился тот писарь штаба Варшавского военного округа, у которого старик Г. сначала попросил что-то перепечатать ему на машинке, а затем просил доставлять ему копии секретных военных документов. Еще много ранее того штабу Варшавского военного округа удалось получить секретное описание германского Генерального штаба наших крепостей. Документ этот был переведен на русский язык, издан типографским путем и разослан для ознакомления войск с теми скудными данными, которыми располагал наш противник относительно наших крепостей. С этого описания была отбита копия на пишущей машинке и вручена старику Г. как наш секретный документ через указанного писаря.
При обыске у старика Г. найден не только этот документ, но в потаенном месте за привинченной мраморной доской умывальника вся переписка с немецким руководителем тайной разведки и список сто вопросов не только организационного, но и чисто оперативного свойства. Будучи арестован, старик Г. чистосердечно признался в своей вине, ссылаясь на тяжесть своего материального положения, и поведал о тех приемах, к которым он прибегал для получения ответов на поставленные ему руководителем немецкой тайной разведки вопросы.
В числе их был вопрос о том, что из себя представляет кадровая батарея 48-й артиллерийской бригады. Дело в том, что в Варшавском военном округе были расположены 46-я, 47-я, 48-я и 49-я пехотные резервные бригады из четырех двухбатальонных полков каждая, скрытая же артиллерия, вышеупомянутой кадровой батареи, имелась лишь в 40-й пехотной резервной бригаде. Эту неясность и должен был разъяснить старик Г., не знавший даже, где была расквартирована эта батарея.
Как-то едучи на площадке трамвая в Варшаве, он разговорился со своим соседом, артиллерийским солдатом со странной шифровкой на погонах, в коей фигурировала и цифра 48. Оказалось, что это как раз и есть интересующая старика Г. батарея, расположенная в городе Радимин Селдецкой губернии. В этой батарее имелся, по словам этого солдата, отличный оркестр балалаечников.
Старик Г. решил воспользоваться собранными этим путем сведениями, чтобы побывать в городе Радимине как гость батареи. В скором после этого времени супруга командующего войсками Варшавского военного округа давала большой благотворительный бал, на котором старик Г. решил устроить выступление этого оркестра. Немедленно же он пишет письмо командиру этой батареи об этой своей затее, ставя при этом лишь два условия для участия оркестра батареи на балу: безвозмездность его услуги и обязательность личного ознакомления с игрой оркестра.
Польщенный столь заманчивым приглашением командир батареи просит старика Г. в офицерское собрание на обед и даже высылает за ним экипаж. За обедом с оркестром балалаечников в офицерском собрании старика Г. сажают между командиром батареи и старшим ее офицером. Улучив момент, старик Г. спрашивает последнего о странности наименования батареи. Ничего не подозревающий старший офицер ее спокойно разъясняет Г., что в военное время каждый взвод батареи разворачивается в батарею, то есть кадровая батарея превращается в четырехбатарейную бригаду.
Вернувшись в веселом расположении после вкусного обеда в обществе, которое по словам Г., ему и во сне не снилось, он пишет письмо супруге командующего войсками и устраивает в конце концов бесплатное выступление упомянутого оркестра на устраиваемом ею вечере к удовольствию ее самой и командира батареи.
Не менее находчив был старик Г. при разрешении и второго поставленного ему вопроса – предполагается ли открытием военных действий вторжение масс нашей конницы в пределы Германии. Старик Г. сначала и не знал, как приступить к разрешению этого вопроса. Часто бывая в своей кирхе в Варшаве, он естественно знал о тех распрях, которые были около нее из-за председателя церковной общины. После одного из воскресных богослужений старик Г. подходит к часто посещавшему эту кирху начальнику кавалерийской дивизии генералу Р. и представляется ему как старый магистр фармации. Благообразный с большой белой бородой, вид старика Г. невольно расположил этого генерала в его пользу. Начав разговор с церковных распрей, старик Г., льстя генералу, предложил ему для спасения положения занять должность председателя церковной общины. Генерал согласился, что дало Г. возможность посещать дом генерала по делам выборов.
В одно из таких посещений старик Г. затронул в разговоре вопрос о только что имевшей место катастрофе с дирижаблем «граф Цеппелин». Развивая эту тему, старик Г. незаметно перешел на войну 1870-1871 гг., когда «граф Цеппелин», вторгшись со своим разъездом во Францию, едва не попал в плен. После этого старик Г. стал описывать те ужасы, которые ожидают Германию со вторжением в ее пределы массы русской конницы. «От этого мы теперь отказались», – заявил генерал.
Для того же, чтобы быть в курсе дела варшавской крепости, старик Г. не остановился даже перед созданием у себя на квартире в Варшаве маленького клуба для офицеров гарнизона этой крепости, особенно для тех, которые жили изолированно на отдельных ее фортах. Хотя находившаяся под боком Варшава и тянула их к себе своими соблазнами, но это было им не по карману.
Старик Г. устройством у себя на квартире места свидания этих офицеров, где они могли за скромную плату не только выпить рюмку водки, но даже и сыграть в карты, шел на встречу их небольшим требованиям. Естественно офицеры эти, не стесняясь, вели разговоры, большей частью на злободневные военные темы, давая тем желанную пищу пытливому уму старика Г.
Не всегда однако является возможность вести одновременно и внутреннее и наружное наблюдения за подозреваемом в военном шпионстве лицом. Тогда центр тяжести разработки дела ложится только на одно из них, в большинстве случаев на внутреннее наблюдение. Большим затруднением является также установка военного наблюдения на театре военных действий особенно вблизи боевого фронта, в большинстве случаев обнаженного от населения. Здесь волей-неволей приходится вести разработку дела при помоши внутреннего наблюдения, то есть при содействии сексотов. Например, при разработке дела Мясоедова, оперирующего в районах действующей армии, установка наблюдения за таким человеком, к тому же знающим приемы политического сыска как он, было бы равносильно провалу всего дела. Пришлось приставить к нему сексота в виде личного его секретаря, опытного чиновника Департамента полиции, главное назначение коего заключалось в перлюстрации получаемых Мясоедовым с оказией писем, содержание которых и послужило одной из главных против него улик.
Не сразу однако вошел к нему в доверие этот секретарь. Жил он в Ковно, в смежной с Мясоедовым комнате. Как-то вечером секретарь писал письмо своей невесте и, не докончив его, вышел во двор. Немедленно же он услышал направлявшиеся к его столу шаги Мясоедова, начавшего читать его письмо. Подсмотрев за этим в замочную скважину, секретарь через несколько дней проделал то же самое, причем в письме невесте расхвалил до небес своего начальника. Повторилась та же история и на другой после этого
