предложить. Понять их было можно – в конце концов, у людей был праздник, а не экзамен на юридическую зрелость. Они флиртовали, пили вино и поздравляли друг друга, вместо того чтобы тщательно отслеживать перемещения и действия полковника Гурова, и правильно делали. К тому же, кто из них мог предположить, что полковник замыслил совершить злодейское убийство? Да никто!
Хрипунов и сам ни минуты не верил в виновность Гурова. Хладнокровие и рассудительность Гурова давно вошли в легенды. Поверить, что он способен зверски расправиться с зеленым мальчишкой, который вообразил, что влюбился в жену Гурова? Ну ладно, в это Хрипунов скрепя сердце был готов поверить. Но вот в то, что Гуров так бездарно избавится от орудия убийства, Хрипунов поверить никак не мог. И потом, этот звонок сразу после убийства. Ни один из участников празднования не взял на себя за него ответственность. Гурова, несомненно, подставили, но подставили довольно аккуратно, со знанием дела. Формально все улики против него – ссора, отсутствие алиби, орудие убийства. Явись хоть один свидетель, который скажет: «Я видел, как произошло убийство», и все – ловушка захлопнулась. Пока же создалась патовая ситуация, распутывать которую придется еще очень долго.
В дверь деликатно постучали, и Хрипунов прервал свои размышления. Он призвал стучавшихся заходить, и они вошли – потрепанный жизнью актер и крошечная, стриженная под мальчишку актриса, возраст которой с первого взгляда было крайне сложно угадать. Но Хрипунов полагал, что ей должно быть по крайней мере лет тридцать, потому что видел ее своими глазами в какой-то пьесе – было дело, когда жена сумела вытащить его в театр, а с тех пор прошло никак не меньше десяти лет. Однако Хрипунов был вынужден признать, что время мало изменило Леденеву – она по-прежнему смотрелась эдаким сорванцом- подростком, заводной девчонкой с непредсказуемым характером.
Вагряжский был ей полной противоположностью – он уже выглядел почти стариком. Но стариком бодрым, с хитрецой и оптимизмом в глазах. Про таких говорят – есть еще порох в пороховницах. К нему Хрипунов испытывал невольную симпатию. Общение с Вагряжским мгновенно создавало иллюзию некоего веселого розыгрыша, карнавала. Он жил и вел себя так, будто анекдот рассказывал. А кроме того, Хрипунов видел его в нескольких кинокомедиях, и там Вагряжский ему очень понравился. Хрипунов смеялся до слез, что с ним бывало крайне редко. К тому же Вагряжский был его тезкой.
Но сейчас Хрипунову было не до веселья. Он действительно не понимал, с какой стати у него отнимают драгоценное время. При всем уважении к Вагряжскому, в его прежних показаниях Хрипунов не нашел и тени полезной информации. Кстати, и эта маленькая актриса ничего интересного на допросах не сказала. Что они могли добавить к своим показаниям?
– Присаживайтесь, пожалуйста, – не слишком любезным тоном предложил Хрипунов. – Мне сказали, что вы имеете сообщить что-то по делу Гурова? Если это верно, попрошу быть предельно конкретными – у меня мало времени.
Актеры уселись по другую сторону стола и переглянулись между собой.
– Вы начнете, Николай Евгеньевич? – печально спросила Леденева. – Я… Я не могу, честное слово… – Голос ее странно прервался.
Хрипунов с подозрением посмотрел на женщину-подростка, но она уже взяла себя в руки, и только скулы у нее покрылись легким румянцем. Вагряжский же смущенно кашлянул, завозился на стуле и вдруг признался:
– А мы ведь с Катенькой к вам с повинной пришли, господин следователь! Да, так оно и есть – душу облегчить и восстановить справедливость.
– А нельзя ли яснее? – сердито спросил Хрипунов. – Я не исповедник, между прочим. Меня факты интересуют.
– А факты таковы, что вот оба мы, – актер сделал плавный жест рукой, – являемся единственными и главными свидетелями злодеяния. Говоря юридическим языком, мы готовы признаться, что в ночь на двадцать шестое декабря своими глазами видели убийцу Володи Емелина.
– Вот, значит, как? – бесстрастно произнес Хрипунов и посмотрел на Вагряжского в упор. – Своими глазами? И кто же убийца?
– Он самый, – уверенно сказал актер. – Тот человек, который зафиксирован на известной вам видеокассете. Не припомню его фамилии – Резаев, кажется?
Хрипунов потер ладонями виски, пристально посмотрел на Леденеву. Она ответила ему бесхитростным искренним взглядом. «Актеры, мать вашу! – с невольным восхищением подумал Хрипунов. – Что же вы тут решили мне наплести, интересно?»
– Не понимаю, – сказал он. – Почему же только сейчас вы решили об этом сказать? Почему давали ложные показания?
– Увы! – развел руками комик. – Слаб человек! Обстоятельства, при которых произошло, так сказать, событие, были несколько интимного, даже скандального свойства. Катенька не решилась, а я, опасаясь за доброе имя женщины…
– Ни черта я не понимаю! – вспылил Хрипунов. – Что за кружева вы здесь плетете? Речь идет, между прочим, об убийстве…
– Ах, Николай Евгеньевич, да скажите вы все, как есть! – вдруг решительно заявила Леденева, сверкая глазами. – Чего уж теперь – все ведь решили!
Вагряжский наморщил лоб, пожевал губами, как бы набираясь духу, а потом заявил:
– В самом деле! Назвался груздем – полезай в кузов! Оставим эти экивоки. А суть совершенно ясна, хотя и неприглядна… Видите ли, между мной и Катенькой в ту ночь случилась, как бы это сказать, маленькая страсть. Признаться, давно увлечен этой женщиной, но к моим притязаниям она снизошла только в ту ночь и только единственный раз. Мы уединились внизу в коридоре под лестницей, которая ведет к служебному выходу, то есть в том самом месте, где вскоре было совершено убийство.
– Очень удачно, – вставил Хрипунов.
– Мы с Катенькой этого мнения не разделяем, – грустно сказал Вагряжский. – Волшебство этой чудесной ночи было разрушено безжалостно и в один момент. Мы как раз обменялись первым, а потому самым трепетным поцелуем, как вдруг…
– И вы думаете, я поверю в эту сказку? – перебил его Хрипунов.
Вагряжский посмотрел ему в глаза неожиданно серьезным и даже трагическим взглядом.
– Придется поверить, Николай Георгиевич, – спокойно сказал он. – Мы изложим наши показания во всех подробностях, скрепим своими подписями и повторим на суде. Поверьте, это решение далось нам нелегко – муж у Кати дьявольски ревнив – но теперь мы уже не отступим. Придется вам принять к сведению наши показания, придется!
Хрипунов опустил голову и машинально принялся переставлять на поверхности стола всякую канцелярскую мелочь. Актеры смотрели на него с олимпийским спокойствием.
– Вы понимаете, что бывает за дачу ложных показаний? – тихо спросил Хрипунов.
– Так то ложных! – презрительно сказал Вагряжский. – Мы с Катенькой до такого не опустимся. Наши показания в высшей степени достоверны. За это я ручаюсь.
– И вы готовы принять участие в следственном эксперименте? – поинтересовался Хрипунов.
– Сколько угодно, – уверенно заявил Вагряжский. – Я помню каждую деталь этой роковой сцены!.. Она до сих пор стоит перед моими глазами.
– Ну хорошо, расскажите, что там стоит перед вашими глазами, – вздохнул Хрипунов, откидываясь на спинку стула. – До сих пор-то ваши показания были достаточно туманны. Не понимаю, как вдруг так все могло проясниться?
– Все было совершенно ясным с самого начала, – возразил актер. – Но извинительная для человека моего положения слабость… А также двусмысленное положение, в которое из-за меня попала женщина, которую я безмерно уважаю и ценю… Пришлось собрать все душевные силы, прежде чем решиться на признание. Пришлось в буквальном смысле ломать себя, Николай Георгиевич! А что еще ждет нас обоих впереди! Но мы с Екатериной Андреевной готовы нести свой терновый венец ради торжества справедливости. За это можно заплатить любую цену!
– Так-так, звучит очень проникновенно, – буркнул Хрипунов. – Вам бы в адвокаты, Николай Евгеньевич, – разбогатели бы в момент. От клиентов отбою бы не было. Но это я так, к слову. А что же вы, собственно, видели?
– Да, не слишком много, – с охотой сказал Вагряжский. – Но, полагаю, достаточно. Понимаете, когда
