с тарелки.(А в Чикагодо Вильсонадокатился вал,брошенный Ивановой ходьбою.Он боксеров,стрелков,фехтовальщиков сзывал,чтобы силу наяривать к бою.)Вот так открыватели,так Колумбысияли,когдаИванудо носа —как будтос тысячезапахой клумбы —земли приближавшейся запах донесся.(А в Чикагобоксеровраспирает труд.Положили Вильсона наземьи…ну тереть!Натирают,трут,растирают силовыми мазями.)Сверльнуло глаз'а маяка одноглазье —и вотв мозги,в глаза,в рот,из всех океанских щелей вылазя,Америка так и прет и прет.Взбиралась с разбега верфь на верфь.На виадук взлетал виадук.Дымище такой,что, в черта уверовав,идешь, убежденный,что ты в аду.(Где Вильсона дряблость? Сдули!Смолодел на сорок годов.Животами мышцы вздулись,Ощупали.Есть.Готов.)Доходит,пеной волну опеня,гигантам-домам за крыши замча,на берег выходит Иванв Америке,сухенький,даже ног не замоча.(Положили Вильсону последний заклепна его механический доспех,шлем ему бронированный возвели на лоб,и к Ивану он гонит спех.)Чикагцысебяне любятв тесных улицах площить.И без тогов Чикагоплощади самые лучшие.Но дажедля чикагцев непомернаяплощадьбыла приготовлена для этого случая.Люди,место схватки орамив,пускай непомерное! —сузили в узел.С одной стороны —с горностаем,с бобрами,с другой — синевели в замасленной блузе.Лошадив кашу впуталисьв ту же.К бобрам —арабский скакун,к блузам —тяжелые туши битюжьи.Вздымают ржанье,грозят рысаку.Машины стекались, скользя на мази.На классы разбилсяи вывози ввоз.К бобрамизящный ушел лимузин,к блузамсталстосильный грузовоз.Ни песне,ни краске не будет отсрочки,бой вас решит – судия строгий.К бобрам —декадентов всемирных строчки.К блузам —футуристов железные строки.Никто,никто не избегнет возмездья —звезде,и тойне уйти.К бобрам становитесь,генералы созвездья,к блузам —миллионы Млечного Пути.Наружу выпустив скованные лавины,земной шар самыйна две раскололся полушарий половиныи, застыв,на солнцеповис весами.Всеми сущими пушкаминадплощадью объявлен был «чемпионатвсемирной классовой борьбы!».В ширьворота Вильсону —верста,и то он боком стали еле лез ими.Сапожищамиподгибает бетон.Чугунами гремит,железами.Во Ивана входящего вперился он —осмотреть врага,да нечегосмотреть —ничего,хорошо сложен,цветом тела в рубаху просвечивал.У того —револьверыв четыре курка,сабляв семьдесят лезвий гнута,а у этого —рукаи еще рука,да и таза пояс ткнута.Смерил глазом.Смешок по усам его.Взвил плечом шитье эполетово:«Чтобы я —о господи! —этого самого?Чтобы яне смогвот этого?!»И казалось —растет могильный холмпосреди ветров обвываний.Ляжет в гроб, и отныненикто,никогда,ничегоне услышито нашем Иване.Сабля взвизгнула.От плечаи внизна четыре версты прорез.Встал Вильсон и ждет —кровь должна б,а изранывдругчеловек полез.И пошло ж идти! Люди,дома,броненосцы,лошадив прорез пролезают узкий.С пением лезут.В музыке.О горе!Прислали из северной Троиначиненного бунтом человека-коня!Метались чикагцы,о советском строевесть по оторопевшим рядам гоня.Товарищи газетчики,не допытывайтесь точно,где была эта битваи была ль когда.В этой главев пятиминутье всредоточеныбывших и не бывших битв года.Не Ленину стих умиленный.В боюславлю миллионы,вижу миллионы, миллионы пою.Внимайте же, историки и витии,битв не бывших видевшему перипетии!«Вставай, проклятьем заклейменный» — радостная выстрелила весть.В ответмиллионныйголос:«Готово!»«Есть!»«Боже, Вильсона храни.Сильный, державный», —они голос подняли ржавый.Запела земли половина красную песню.Земли половина белую песню запела.И вотза песней красной,и вотза песней за белой —тараны затарахтели в запертое будущее,лучей щетины заскребли,замели.Руки разрослись,легко распутывающиеневедомые измерения души и земли.Шарахнутые бунта веникомлавочники,не доведя обычный торг,разбежались ошпаренным муравейникомиз банков,магазинов,конторок.На толщь душивших набережных и дамбк городамиз океановдвинулась вода.Столбы телеграфные то здесь,то тамсоборы вздергивали на провода.Бросив насиженный фундамент,за небоскребом пошел небоскреб,как тигр в зверинце — мясофунтами,пастью ворот особнячишки сгреб.Сами себя из мостовых вынув, —где, хозяин, лбище твой? —в зеркальные стекла бриллиантовых магазиновбросились булыжники мостовой.Не боясь сесть на мель,не боясь на колокольни напороть туши,просто —как мы с вами —шагали киты сушей.Красное всеи все, что б'ело,билось друг с другом,билось и пело.Танцевал Вильсонво дворце кэк-уок,заворачивал задом и передом,да не доделала нога экивок,в двери смотрит Вильсон,а в дв'ери там — непоколебимые,походкой зловещею,человек за человеком,вещь за вещьювваливаются в дверь в эту:«Господа Вильсоны,пожалте к ответу!»И вот,притворявшиеся добрыми,кольена Вильсонихбросились кобрами.Выбирая,которая помягче и почище,по гостинымза миллиардершамигонялись грузовичищи.Не убежать! Сороконогаямебель раскинула лов.Топтала людей гардеробами,протыкала ножками столов.Через Рокфеллеров,валяющихся ничком,с горлами,сжимаемыми собственным воротничком,растоптав,как тараканов, вывалилась,в Чикаго канув.По улицамв саж'енидома не видно от дыма сражений.Как в кинематографебывает —вдругкрупно — видят:сквозь ха'осползущую спекуляцию добивает,встав на задние лапы,Совнархоз.Но Вильсон не сдается,засел во дворце,нажимает золотые пружины,и выстраивается цепь —нечеловеческие дружины.Страшней, чем танки,чем войск роты,безбрюхий встал,пошел сторотый,мильонозубыйринулся голод.Город грызнет – орехом расколот.Сгреб деревню – хрустнула косточкой.А людей,а людей и зверей — просто в рот заправляет горсточкой.Впереди его,вывострив ухо,путь расчищая, лезет разруха.Дышит завод.Разруха слышит.Слышит разруха – фабрика дышит.Грохнет по фабрике —фабрика свалена.Сдавит завод —завод развалина.Рельс обломком крушит, как палицей.Все разрушается,гибнет,валится.Готовься!К атаке!Трудись! Потей!Горло голода,разрухи глоткузатянемпетлей железнодорожных путей!И когда пресекаться дух странстал,голодом сперт,тогда,раскачивая поездов таран,двинулся вперед
