— Зашевелились, — с трудом сдерживая нетерпение, зашептал Ленька и толкнул Воронка.
Они лежали в чужом палисаднике, не спуская глаз с окон Суматохиного дома.
Зашевелились… Значит, Двухбородый закончил проповедь и сейчас подаст команду к пению. Так и есть. Вот он встал во весь свой аршинный рост, взмахнул рукой, как плетью, и немо зашевелил губами. «Никто пути господнего у нас не отберет», — догадался Воронок.
— Давай! — крикнул он Леньке.
Ленька вскочил, поднес к губам трубу и задудел. Ну конечно, песня только и ждала этого сигнала. Она выпорхнула из переулка и закружилась над головами высыпавших на Еленинскую ребят:
Это с песней вышли отряды имени Юрия Гагарина и Германа Титова.
Воронок видел, как в окнах Суматохиного дома заметались тревожные тени, как молельщики, по- тараканьи суча руками, высыпали на крыльцо и принялись ругать поющих ребят:
— Бесстыдники!
«Ну и люди, сами украли песню, а на других ругаются», — с удивлением подумал Воронок и вдруг среди стариков и старух увидел Федю. Он никак не мог пробиться сквозь их кольцо.
— Федя! — крикнул Воронок, выходя из укрытия.
— А?
— Пойдем с нами.
— Куда?
— На суд…
Это слово произвело на сектантов магическое действие. Они притихли, и Суматоха поинтересовалась: где, когда, кого и по какому случаю судят?
Секта, в которой состояла Суматоха, мало интересовалась земными делами. Но дела, подлежащие земному суду, составляли исключение. Земной суд был для нее вроде репетиции суда небесного. Сектанты ходили в суд, как на службу, и потом неделями перемывали косточки «грешникам», угодившим на скамью подсудимых единственно потому, что они «забыли бога». Правда, случалось, что на эту самую скамью попадали и те, кто «помнил бога», но к ним у секты было особое отношение. Таких подсудимых сектанты считали пострадавшими за веру и денно и нощно молились за их освобождение.
— Где судят? — крикнула Суматоха, не дождавшись ответа.
— В клубе, — сказал Воронок.
— За что?
Воронок промолчал. У него на этот счет были свои соображения. Но Суматоха и не стала ждать ответа. Она сошла с крыльца и, не оглядываясь, засеменила вслед за отрядом. Знала — другие от нее не отстанут.
Клуб вагоноремонтного завода был набит до отказа. Валентине Сергеевой стоило большого труда протиснуться через зал, чтобы попасть за кулисы.
На сцену принесли стол, покрытый красной скатертью, стулья. Из-за кулис выбежал Воронок, поднял руку и сказал:
— Встать, суд идет!
Зал замер по стойке «смирно».
На сцену в строгом черном костюме вышла Валентина. Вместе с нею, красные от смущения, в галстуках, ослепительно сиявших на белых рубашках, вышли мальчик и девочка: Костя Ярилов из Воронкова класса и Мила Прохорова из Лялькиного.
Судя по тому, что Валентина заняла средний стул, она была судьей, а Костя и Мила, усевшиеся по бокам, — заседателями.
Два стула по бокам — справа и слева от судейского столика — заняли Долгий, с недавних пор вожатый гагаринцев, и Юра Валенкин, весельчак-десятиклассник, с первого дня своей ученической жизни потешавший школу шутками-прибаутками. Роль этих двух в предстоящем судопроизводстве была пока не ясна.
Позади стула, на котором сидел Юра Валенкин, стояла, скрестив деревянные ножки, жесткая лавочка. Ей и представляться не надо было. Все сразу поняли, что это скамья подсудимых. А где же они сами?
— Внести подсудимого!
Зал хихикнул, поймав Валентину на неверном слове, но рассмеяться не успел. Дверь, ведущая в фойе, распахнулась, и в проходе показалась четверка дюжих мальчиков с носилками на плечах. Они несли нечто похожее на клетку, затянутую занавеской.
Вот как, значит, судья не оговорилась, велев внести, а не ввести подсудимого. Кто же он?
Заинтригованный зал с нетерпением ждал начала суда.
Клетку подняли на сцену и поставили на скамью подсудимых. Валентина начала допрос.
— Подсудимый, — сказала она, обращаясь к клетке, — назовите свое имя и фамилию.
Клетка молчала. Тогда встал Юра Валенкин и, церемонно поклонившись суду, сказал:
— Мой подсудимый по независящим от него причинам лишен дара речи. Если суд не возражает, на вопросы вместо него буду отвечать я.
Суд не возражал.
— Имя и фамилия подсудимого? — повторила Валентина. Юра Валенкин подошел к клетке, наклонился, словно прислушиваясь к чему-то, и сказал:
— Бог Саваоф.
В зале прошелестел хохоток. Суматоха перекрестилась: «Антихристы…» — но с места не сошла. Удержало любопытство.
— Год рождения? — спросила Валентина.
— Незапамятные времена, — ответил Юра Валенкин.
— Место рождения?
— Бог — подкидыш. Народы все время подкидывали его друг другу. Так что установить настоящее место рождения бога до сих пор не удалось.
В зале снова хихикнули. Валентина встала и сказала:
— Бог Саваоф, или как там его еще, обвиняется в том, что мешает жить хорошему человеку Феде Пустошкину.
Федина бабка, сидевшая рядом с Суматохой, беспокойно заерзала в кресле, отыскивая глазами внука. Но не отыскала.
Предъявив богу обвинения, Валентина пожелала узнать, признает он себя виновным или нет.
— Нет, — ответил Юра Валенкин от имени бога. — Бог Саваоф не может признать себя виновным до тех пор, пока не узнает, в чем конкретно его обвиняют.
Валентина не полезла в карман за словом.
— В том, — сказала она, — что бог Саваоф не разрешает Феде носить пионерский галстук, ходить в кино, петь песни.
— Бог Саваоф не может принять неподтвержденных обвинений, — возразил Юра Валенкин.
Долгий, как на уроке, поднял руку.
