неожиданностью.
В середине апреля 2000 года я оказался в Париже по пути в Москву. Борис был там же, после победы на выборах он позволил себе “заслуженный отпуск”. Мы встретились.
Я не общался с ним больше года — он был поглощен политическими баталиями, а я, приезжая в Россию, все время проводил в тюремных зонах Сибири, где на деньги Сороса по-прежнему вел борьбу с туберкулезом среди заключенных. Но, естественно, я был наслышан о феноменальных успехах Бориса. Он считался самым богатым человеком в России и самым влиятельным членом узкого круга нового президента, опередив в этой категории даже руководителя кремлевской администрации Волошина. Ничто не предвещало грозы. Борис считал свою миссию выполненной и собирался отойти от политики: наконец-то он снова сможет вплотную заняться бизнесом. Кто мог предположить, что всего через несколько месяцев он станет диссидентом и вместе с Сашей Литвиненко отправится в изгнание?
За ужином я получил приглашение посетить избирательный округ Бориса — Карачаево-Черкессию. Там, на склонах Домбая, в южной части Кавказских гор, он собирался построить огромный туристический комплекс.
— Мы проложим туда шоссе из Сочинского аэропорта; поверь, это будет лучший лыжный курорт в Европе, — объявил он.
— Я не очень понимаю, с какой стати люди поедут туда кататься на лыжах, если в двухстах километрах идет война, — возразил я.
— Да, это правда, — вздохнул он. — Володя должен остановить войну. Чечня — единственный вопрос, по которому мы с ним расходимся.
— Володя ничего не сможет остановить, — сказал я. — Он военный преступник. Как только кончится война, туда понаедут правозащитники со всего света, раскопают массовые захоронения, и у Володи будут проблемы. В этом вопросе он, пожалуй, обошел Милошевича.
— Вы, диссиденты, ничего не понимаете в политике, — ухмыльнулся Борис. — Россия это тебе не Сербия. Я слышал, что на этой неделе Тони Блэр ведет Володю пить чай к Ее Величеству. Вот тебе и военный преступник! Нужно будет — найдет какого-нибудь генерала и сделает его крайним.
— Вы, олигархи, не знаете истории, — возразил я. — Когда Володя возьмется за тебя, ты побежишь к диссидентам просить защиты.
— Володя никогда не пойдет против меня, — отмахнулся Борис. — Он человек команды, мы идем вместе, и у нас общие цели.
Пока Борис расслаблялся, гуляя по свету, власть в Москве претерпевала невидимые снаружи тектонические сдвиги. С уходом Ельцина парочка “Таня-Валя” потеряла всякое влияние. Кремлевский аппарат теперь контролировал Александр Волошин, нелюдимый человек с внешностью молодого Ленина, зажатый комплексами еще больше Путина. Он сразу же отдалился от Бориса и стал нашептывать президенту, что Березовский “слишком много о себе думает”. Кремль стремительно превращался в заповедник угрюмых личностей — “мутантов”, как обозначила их в своей книжке Трегубова. Позиции на аппаратных верхах с невероятной скоростью стали занимать петербургские чекисты — бывшие коллеги президента. В сущности, Бориса уже оттеснили от власти, хотя сам он этого еще не понимал.
КАК-ТО В СЕРЕДИНЕ мая, на закате, я совершал пробежку в березовой роще, окружавшей гостиницу “Холидэй Инн” в Виноградово, где любил останавливаться, наезжая в Москву. Внезапно зазвонил прицепленный к поясу телефон. Звонил Борис, откуда-то из-за границы.
— Скажи, у вас в Америке президент может уволить губернатора?
— Нет, конечно, — ответил я. — Такое в принципе невозможно. В этом весь смысл федеративного устройства.
— Вот и я говорю. Слыхал, что они затеяли? Хотят увольнять губернаторов!
Борис имел в виду план федеральной реформы; о нем писали в газетах как о первой законодательной инициативе нового президента, которую тот назвал “укреплением вертикали власти”. И это был отказ от одного из главных завоеваний ельцинской революции, которая впервые в истории России диверсифицировала власть, предоставив самоуправление восьмидесяти девяти регионам.
— Я вылетаю в Москву, — сказал Борис. — Не мог бы ты подготовить мне какие-то материалы по американскому федерализму? Чтобы я Володе мог объяснить.
Так начался скоротечный распад отношений Бориса с Путиным, занявший ровно три месяца. Триумф Березовского обернулся катастрофой: монстр доктора Франкенштейна восстал против своего создателя.
Пока Борис летел в Москву, я выудил из Интернета материалы по теории и истории федерализма — начиная от “Федералистских статей” Джона Мэдисона и до баталий Кеннеди и Джонсона с губернаторами Южных штатов по поводу гражданских прав негров.
Несколько дней в задней комнате Логовазовского клуба срочно созданная экспертная группа писала справку о федерализме. Получился десятистраничный меморандум, в котором страстные призывы Бориса к свободе сплавились с политической теорией и обросли юридическими аргументами. Документ камня на камне не оставил от плана Путина с исторической, моральной, экономической, юридической и политической точек зрения.
Меморандум разъяснял, что новое законодательство, “консолидируя власть центра, приведет к нарушению обратной связи” с народом, ибо местные руководители больше не будут чувствовать себя подотчетными избирателям. Это ослабит, а не усилит эффективность управления. Предлагаемые меры отбросят всю систему к старой советской модели.
Борис предварил текст обращением “Дорогой Володя!” и добавил два эпиграфа: один из Аристотеля —
Пока мы дорабатывали окончательный вариант меморандума, на экранах телевизоров разворачивалась другая драма. 11 мая 2000 года бойцы в масках, размахивая автоматами, ворвались в помещение холдинга “Медиа-МОСТ”, которому принадлежал канал НТВ. Генпрокуратура вплотную занялась изучением финансов Гусинского. Было похоже, что обещание уничтожить НТВ за передачу о “рязанском сахаре” не было пустой угрозой.
— Боря, может стоит добавить раздел о свободе слова? — спросил я.
— Нет, ни в коем случае, мухи отдельно, котлеты отдельно, — всполошился Борис. — Это только разозлит Володю. Гусь для него враг. А наш с ним спор — разногласия среди своих. Оставим Гуся в стороне.
Однако через несколько дней он объявил:
— Мы выходим в публичную позицию.
В то утро Борис был у Путина в Кремле. Президент прочел меморандум и заявил, что его советники придерживаются совершенно иного мнения.
— Володя, это неубедительно, — возразил Борис. — Твой план есть не что иное, как изменение Конституции. Его следует объяснять не мне, а обществу в целом. А вместо этого мы слышим пустые лозунги вроде “вертикали власти”. Они ничего не объясняют. Необходимо широкое обсуждение и референдум, как в 93-м, когда принимали Конституцию.
— Будет голосование в Думе.
— Ох, перестань, Володя! Мы оба знаем, как работает Дума — Рома платит пять тысяч долларов за голос. А я стану платить по семь тысяч, чтоб голосовали против. Это ведь не обсуждение по существу.
— Борис, я тебя не понимаю. Мы — власть, и ты как будто один из нас. Но если ты пойдешь против, то кого тогда будешь представлять? Себя самого?
Наступила пауза. Наконец Борис сказал:
— Видишь ли, я убежден, что ты совершаешь ошибку по сути. Мне не остается ничего другого, как начать с тобой публичную полемику. Пусть другие тоже выскажутся.
— У тебя есть на это полное право, — холодно заметил Путин.
По возвращении из Кремля Борис находился в приподнятом настроении. Он снова был в своей стихии. Он предвкушал новую политическую баталию.
