— Опубликуем наш меморандум и устроим дебаты, — говорил он скороговоркой, как всегда, когда бывал возбужден. — Проведем всероссийскую федералистскую конференцию. Пригласим экспертов. По телевизору. В прямом эфире! Губернаторы пойдут за нами. Ты мне поможешь?
— Если ты пойдешь по этому пути, то через год окажешься либо в тюрьме, либо в эмиграции, — ответил я. — Извини, но я должен тебя предостеречь. То, что происходит, вовсе не политика, а мафиозная разборка или классовая борьба — выбирай, что тебе больше нравится. Для Путина суть вопроса не имеет значения, пока он считает тебя своим, ты же сам мне это объяснял. Но если ты публично пойдешь против него, ты вычеркнешь себя из его стаи. Что бы ты потом ни делал, будешь ему врагом, как Гусь. Я, конечно, с удовольствием тебе буду помогать, ведь меня хлебом не корми, но дай побороться с властью. Однако имей в виду — ты проиграешь.
— Это мы еще посмотрим.
— Да, но зачем тебе это нужно? Ты что, сделался вдруг альтруистом?
— Нет, это всего-навсего разумный эгоизм. Ты прав насчет Путина: он прижимает Гуся, потому что считает его врагом. И опускает губернаторов, потому что хочет все взять под контроль. Он и не помышляет о высоких материях и, возможно, не понимает, что разрушает тот порядок вещей, который построил Ельцин. Если это случится, то рано или поздно придет и мой черед. В конце концов он захочет, чтобы я присягнул ему на верность, а я не буду ему служить — я ведь сам по себе. Но Володя обучаем. Пока он считает меня своим, есть шанс его переубедить. Я не хочу рвать с ним. Он должен понять, что лояльная, конструктивная оппозиция для него полезна. Он прислушается, когда увидит, что я не отступаю, поймет, что ошибается.
Я часто вспоминаю этот монолог Бориса и до сих поражаюсь, как в его голове укладывались две несовместимые вещи: понимание, что Путиным движет инстинкт все взять под контроль, и одновременно надежда, что тот станет терпеть разногласия в стае. В этом весь Борис: четкий разум в нем совмещается со слепотой эмоций; он ощущал исходящую от Путина угрозу, но был привязан к нему, как к своему созданию. Новый властитель Кремля все еще оставался для него Володей — Золушкой, которую он своим волшебством переместил из кухни во дворец.
Публикация открытого письма Березовского Путину 30 мая 2000 года в газете “Коммерсант” была как гром среди ясного неба. Особенно озадачены были американские толкователи России, прибывшие в Москву на июньскую встречу в верхах — первую для Путина и последнюю для Клинтона: как же так, разве Путин не ставленник Березовского? Означает ли это, что Путин разошелся также и с Волошиным, и с другими членами “семьи”? Быть может, Путина теперь поддерживают военные? И в чем смысл атаки на Гусинского?
“Мы, американцы, люди простые, нам необходимо знать, за кого мы болеем в любом состязании, политическом или спортивном, — написал 4 июня обозреватель “Вашингтон Пост” Дэвид Игнатиус в колонке, озаглавленной “Неразбериха в Кремле”. — Путин против Березовского — это, конечно, очень интересно, но за кого же нам тут болеть?”
Сам Билл Клинтон не мог понять, что происходит. Перед отъездом из Москвы он нанес визит своему старому другу Ельцину, чтобы поделиться сомнениями относительно “нового парня”, с которым только что встречался в Кремле.
Помощник Клинтона Строуб Талбот так описывает в своих мемуарах их разговор.
Ельцин объяснил “другу Биллу,” в чем, по его мнению, состоит главное достоинство Путина — “человек он молодой и сильный”. А дочь Ельцина Татьяна добавила “торжественным голосом”: “Нам стоило таких трудов посадить Путина в это кресло — это был один из самых трудных наших проектов”.
“Борис, у тебя демократия в сердце, — сказал Ельцину Клинтон. — У тебя огонь в крови, в жилах, ты настоящий демократ и реформатор. Я не уверен, есть ли это у Путина. Может и есть, не знаю”.
ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ арестовали Гусинского. После трех дней в Бутырке его выпустили под подписку о невыезде — как Сашу. Гусь, сидящий на нарах, произвел на Бориса еще более сильное впечатление, чем федеральная реформа. Когда его арестовали, Путин находился с визитом в Испании. Как только он вернулся, Борис попросил принять его: он все еще надеялся переубедить “Володю”; может, тот все-таки не безнадежен?
— Володя, зачем посадили Гуся? В этом не было никакой необходимости, это только вредит твоей международной репутации.
— Борис, от тебя ли я это слышу? Ведь он был твой первый враг! Он грозился посадить нас, ты что, забыл?
— Да, но мы же победили; и я никогда не говорил, что его нужно сажать в тюрьму.
— Ну, извини, у нас такая технология. Должен был думать, что делает, когда угрожал мне. И потом, его ведь выпустили, чего ты еще хочешь? В любом случае, говори с Волошиным, за Гуся он отвечает.
— Гусь предатель, — объяснил Волошин. — Он нам уже раз воткнул нож в спину, воткнет еще. Он передал по телевизору, что мы взорвали дома!
— Но ведь мы не взорвали?
— Нет, не взорвали, и он не имел права это утверждать. Но ты не волнуйся, никто его не тронет, он просто должен будет отдать НТВ, вот и все. И отдаст, никуда не денется. Мы его загнали в угол.
В последующие несколько дней Борис разразился серией интервью, в которых сравнил Путина с Пиночетом — тоже “свободная экономика при отсутствии политической свободы”.
— В России это плохо кончится, — предсказал он. — Мы максималистская страна. Стоит пойти этим путем, закончим сталинским террором.
После этого его перестали соединять по телефону с президентом.
18 июля Дума одобрила кремлевский проект федеральной реформы. В знак протеста против “установления авторитарной власти” Борис демонстративно сложил с себя депутатские полномочия.
20 июля, под угрозой нового ареста, Гусинский подписал соглашение о передаче НТВ “Газпрому”, то есть под контроль государства. За это ему разрешили выехать из России, и он отправился зализывать раны на свою виллу в Сан-Рок в Испании. Оказавшись за границей, он заявил, что считает продажу НТВ недействительной, потому что согласился на нее под угрозой тюрьмы.
А потом случился “Курск”, и Борис тоже оказался в списке врагов Путина.
“КУРСК”, АТОМНАЯ ПОДВОДНАЯ лодка, вооруженная крылатыми ракетами, входила в состав Северного флота. 12 августа 2000 года, во время учений в Баренцевом море, на борту произошел взрыв из- за аварии при пуске торпеды, и “Курск” затонул на глубине 105 метров, в 140 километрах от базы в Видяево. На борту находилось 118 моряков.
При ударе о дно произошел второй мощный взрыв, но и после этого в живых оставалось 28 человек, которые задохнулись лишь несколько дней спустя на глазах у всего мира, наблюдавшего по телевидению за тщетными усилиями российских спасателей. Гибель “Курска” обернулась для Путина пиар-катастрофой. ОРТ и НТВ, где все еще находилась команда Игоря Малашенко, вновь стали работать в унисон, и час за часом показывали холодные волны и рыдающих женщин на берегу вперемежку с репортажами о том, как Путин в это время жарит шашлыки на госдаче в Сочи и катается на водных лыжах. Журналисты особенно напирали на тот факт, что российские власти, которые сами не смогли организовать спасательную операцию, в течение четырех суток отказывались от помощи, предложенной англичанами и норвежцами. Когда они все-таки согласились, потребовалось еще три дня, чтобы британское спасательное судно дошло до места. Наконец английские водолазы открыли аварийный люк “Курска”, но было уже поздно.
Борис узнал о “Курске” в своем шато на мысе д’Антиб и тут же стал звонить Путину, но его не соединяли. Он дозвонился только 16 августа, на пятый день трагедии.
— Володя, почему ты в Сочи? Ты должен немедленно прервать отпуск и ехать на базу в Видяево или хотя бы в Москву. Ты не чувствуешь ситуацию.
— А ты почему во Франции? На заслуженном отдыхе? — в голосе президента звучал сарказм.
— Во-первых, я не отец нации, и всем до лампочки, где я нахожусь. А во-вторых, я утром лечу в Москву.
— Хорошо, Борис, спасибо за совет.
17 августа Борис прилетел в Москву, но Путин все еще продолжал отдыхать. Он появился в Кремле
