— В лучшем случае… — начал он.
— В лучшем! — хмыкнул Чума. — Про лучший я и сам знаю.
— А про худшие я говорить не желаю. В самом худшем нас разорвут лошадьми в Катандеране, что тут доказывать, — Кай зевнул, потом заглянул Чуме через плечо. — Предварительно выпотрошив.
На пергаменте красовалось родовое древо Арвелей, с подробными пометками — владения, замки, бракосочетания. Где-то там отмечен он сам — не цветной сын не цветной матери. От имени лорда Арвеля проходит прямая стрелка, подписано: «Мэлвир Соледаго, бастард. Дареная кровь проявлена».
Тот самый парень, который движется сюда столь поспешно.
Чума славился дотошностью.
А что бы стал делать я, подумал Кай. Что стал бы я делать, если бы меня схватили по ложному обвинению, полгода продержали в темнице, время от времени подвешивая на дыбе. Что стал бы делать я, если бы меня судили и подвергли публичному наказанию, лишили руки, изгнали из города под конец осени.
Если бы я спал под мостом, отморозил себе легкие, застудил суставы.
Хватило бы меня на то чтобы думать о мести?
Интересно, глядя на меня — видит ли он черты ненавистного рода? Что он вообще видит, ослепленный неодолимым продвижением к цели.
Чума внимательно посмотрел на него, покачал головой.
— Ты все-таки еще очень молод, Кай, — сказал он неожиданно мягко. — Тебе представляется, что месть должна приносить удовлетворение.
Кай смутился.
— Ты убил лорда Кавена своими руками, — старик осторожно взял гусиное перо, поставил еще одну отметку на попятнаном рыжим пергаменте. — Свершилась ли месть? Когда я увидел тебя зимой, ты не знал, что делать с разоренной крепостью и толпой головорезов.
Кай вспомнил хрип и страшно выкатившиеся глаза Кавена, мгновенно отступившее опьянение битвы.
Шиммель, Шиммель! — кричали его люди, занявшие крепость.
Человеческая кровь на снегу ничем не отличается от крови важенки или кабана, она так же парит, так же сворачивается темной пленкой, тело так же коченеет, брошенное на застывшую землю.
— Молчишь, — отметил Чума. Перо противно скрипнуло. — Месть нужна для того, чтобы восстановить справедливость. Когда я затевал заговор против лорда Тесоры, Бельо Арвель мог бы играть со мной честно — но он предпочел обвинить меня в том, чего я не делал. Кроме того, выставил меня идиотом. Тыкать мечом в его племянника, да еще по смехотворному поводу, может только идиот.
Чума аккуратно обмакнул перо в чернильницу и добавил еще пару штрихов к своему древу мести и справедливости.
Одинокий старик в маленькой крепости, которая будет осаждена со дня на день.
— Обвинение не должно бросать впустую. Я выпущу их золотую кровь. Пролью ее всю, до последней капли. Во имя справедливости.
Посыпал пергамент песком.
— Дар святой Невены прожжет их жилы и впитается в землю.
Кай молча смотрел в желтые глаза безумца, не зная, что сказать.
Чума тонко хихикнул. Звук казался странным для такого огромного, скрученного немощью тела. В смешке звучали злые, кощунственные нотки.
— Вера, — медленно проговорил он, — творит чудеса. Кому, как не тебе, знать это.
Кай вздрогнул, отвернулся.
Кому как не мне знать, что ты прибил бы меня к древку знамени, если бы это имело смысл. Ты, одержимый старик.
Ему было страшно.
Он давно успел понять, что Чума начинает речи о мести и справедливости, когда ему делается хуже. Старик боится умереть, не отомстив, и подстегивает измученное тело этими разговорами, как кнутом подстегивают загнанную лошадь.
Только не помирай, Чума, только не помирай, твердил Кай про себя, стараясь справиться с волной страха, захлестывающей помимо воли.
Не сдохни, ты, старый хрен. Не сдохни, что я буду делать без твоего опыта и злости, ты, стервячья добыча, отвратный калека, как же я тебя ненавижу… И эту крепость, и отморозков с рваными ноздрями, и старое привидение, своего папашу, гори он сто лет в аду…
— Кай! — гневный окрик привел его в себя.
Тот стиснул зубы, глубоко вздохнул.
— Ты заморозил мой отвар.
«…Названия в здешних местах встречаются самые странные и любопытные. Если бы не постоянный тяжкий труд, который всех нас истощает и доводит до ночных кошмаров, я бы полюбопытствовал подробнее, а пока остается только сожалеть, что нет времени. Вот к примеру прелюбопытное селище, которое именуют Белые Котлы. Нужно заметить, что стоит оно неподалеку от места, где в известковых ямах бьют прозрачнейшие и наичистейшие ключи с водой, которую почитают за целебную.
Я же, со своей стороны, как бы ни стремился всей душой посмотреть на целебные источники, ни мига свободного не имею, оттого остается только в записях запечатлеть, что есть тут такая диковинка.
Странно думать, что крестьяне, которые рядом с красивым и благодатным местом живут, помыслы все вовсе не к нему обращают, а к зловонной трясине, которая ни глаз не радует, ни сердца не возвышает. Ужас их перед болотами таков, что солдатам передается, тем, что попроще и посуевернее. Некоторые даже решаются оставить войско и свой долг, и бегут, не думая о справедливом наказании. Враг еще не явился, а паника уже достигает опасного предела.
Я отдал приказ вылавливать беглецов с собаками и вешать напоказ, но, похоже, страх перед петлей не так силен, как страх перед болотами…»
Стрелы полетели из темноты беспощадно и точно.
Лучники незамеченными взобрались на каменистый взгорок, у подножия которого раделев отряд разбил лагерь. Единственный наблюдательный пост на самой вершине поросшего чахлым ельником острова был сметен в несколько мгновений.
Одетые в черное тени торопливо вскарабкались по почти отвесному склону со стороны болот, цепляясь крючьями, вылезали на ровное, разбежались в стороны от опасного света сторожевого костра, попрятались в тенях за каменными глыбами.
С одного из убитых стражников сорвали плащ, швырнули поверх горящих угольев и несколько пар ног сплясали на нем молчаливую бешеную чечетку.
Сумерки скрадывали цвета и контуры, только слабо мигали внизу костры на гати и около рыцарских шатров.
Лайго, раскрашенным сажей лицом похожий на полуночного демона — одни глаза сверкают — вгляделся в лежащий в низине лагерь, молча поднял руку с растопыренными пальцами. На открытой, без перчатки, руке, блеснули тяжелые боевые перстни.
Внизу заметили погасший костер, кто-то предупреждающе крикнул. Десятки мелких огней затеплились взамен на обмотанных смоленой паклей наконечниках, кто-то ругнулся сквозь зубы, обжегшись.
Лайго резко опустил руку. Взвыли спущенные тетивы.
Стрелы ударили выбежавшего в круг света мальчишку-оруженосца в грудь и под колено сбоку, он выгнулся и рухнул в костер. Светлые волосы полыхнули факелом.
Чадящие древки впились в стены центрального шатра, часть погасла. Пропитанная от сырости воском ткань занялась сразу в нескольких местах, по темной копне походного жилища поползли огненные ручейки.
