— Тяжеловато придется, — Лаэ подошел к самой воде, слабенькая волна плеснула ему на сапоги. — Надолго пришли сюда королевские рыцари.
— Они еще и лесопилку ладят, — Кай фыркнул. — Осадные башни собираются строить, мужиков согнали.
— Ты спокоен, я погляжу.
Багряный, как брусника, клест уселся на свисающую над водой еловую ветку, покачался, тенькнул.
— А с чего мне беспокоиться? Твой отец хорошо их на болотах потрепал. Королевские рыцари еще неделю отдыхать будут и раны зализывать, — Кай посмотрел на клеста, кровяной шарик на трепещущей ветке.
— В крепости народ беспокоится, — сказал Лаэ. — Я сегодня драку разнимал, ножи достали.
— Да они вечно грызутся, как псы. Особенно осенью. И весной, перед ледоходом. Отец просыпается, они чуют.
Лаэ согласно кивнул.
— Вы, найлы, около Полночи живете, с демонами за руку здороваетесь, — Кай пнул очередную шишку, поднял голову, вглядываясь в сосны, растущие на дальнем, высоком берегу. — Страшно там?
— Где?
— Ну, в аду этом.
— Ты видно что-то путаешь, — Лаэ глянул удивленно. — Я знаю про ваш ад. Полночь — совсем другое.
— Да неужели? Ну, у нас там всякое рассказывают. Хочешь сказать, что папенька мой — не адова тварь? — голос Кай звучал напряженно.
— В аду вроде как горят заживо, — дотошно пояснил найл, — а в Полночи холодно, очень холодно. Мы кладем своих мертвых в лодки и отпускаем в Полуночное море. Лодки уплывают, без весел и паруса…
— Куда?
— Те найлы, которые прожили жизнь, как подобает, достойно и не кривя душой, поднимаются высоко и уходят, у нас не рассказывают, куда. Ладьи же, несущие нечестивых и трусов, тонут под тяжестью злых деяний. Холодный Господин сетью вылавливает их из полуночных вод.
Кай молчал, упорно выглядывая что-то среди красноватых сосновых стволов. Клест вспорхнул и улетел, уронив шишку.
— Холодный Господин вовсе не жесток, — сказал наконец Лаэ. — Он только забрасывает сети. Люди сами запутываются в них.
Рослую мрачную деваху, носившую под подоткнутой юбкой мужские штаны, заправленные в сапоги, звали Котя. Катина, то есть. Девка оказалась сноровистая, сильная, не болтливая, крови не боялась, делала, что прикажут, и делала хорошо. Лежачих ворочала ловчее мужиков, к тому же аккуратно. Ласточке она сразу приглянулась.
— Пойдем-ка, Котя, я тебя к лорду Раделю приставлю, — сказала Ласточка. — От его оруженосцев и девок толку мало, один шум и суета. А у тебя сил достанет придержать лорда, а то он все встать норовит, бойкий очень.
— Тю! — опешила Котя, выронив половую тряпку. — Аж к самому лорду? Меня? А не погонит? Я ж того… — она растерянно похлопала себя по изгвазданному фартуку. — Ни рожи, ни кожи… За лордом Мыся с Зорькой ходят, они красивые, нарядные…
— И бестолковые. Передник я тебе свой выдам, чистый. Не бойся, лорд Радель добрый и веселый. Только получше ему стало, он и забаловал. А ему еще лежать и лежать. Мы с братом Родером все время сидеть над ним не можем, оруженосцы ему не указ, а девки его не удержат. Ты уже закончила тут? Руки сполосни и пойдем. Он тебе понравится.
— Ой, ты скажешь, теть Ласточка! — Девка зарумянилась. — Наш лорд тут каждой собаке люб. Кабы я ему пришлась, каб не погнал…
— Пусть только попробует, — фыркнула Ласточка и пошла за чистым передником.
На улице впервые за много недель распогодилось, выглянуло солнышко. Оказалось, что в мире есть не только черные и серые краски. Полегший бурьян под заборами прятал в глубине собирающуюся перезимовать зелень, на избах серебром блестела ольховая дранка, и деревья облетели не полностью, пестрели над крышами желтым и красным.
Еще дальше, над верхушками елок, поднимался длинный холм, увенчанный силуэтом крепости — донжон и три башни. Ласточка в первый раз увидела Вереть, ранее сокрытую нескончаемым туманом, хмарью и полотнищами дождя. Как близко! Мили три-четыре по прямой.
Она остановилась, прищурилась, заслонилаись рукой — с непривычки глаза слезились от яркого света.
«У тебя… кто-то был»
У меня кто-то был. Был или есть? Жив или нет? Три мили по прямой. Я собиралась их бегом пробежать в первый же вечер, как только наш фургон переправится к Белым Котлам. Вместо этого — хожу за лежачими, чищу раны, варю живицу и белый мох.
— Ага, — сказала за спиной Котя. — Вишь, гнездо-то разбойное, во-о-он оно, рукой подать. Им до нас тож рукой подать, злыдням. Пока лорд с благородными сэнами не подошли, шлялись тут паскудцы как хотели.
— Я слыхала, главарь у них молоденький очень, — забросила крючок Ласточка.
— Да он колдун, — Котя пожала плечами. — Колдун, известное дело, личину носит, какую пожелает. Душа-то у него черная, проклятая.
— Он правда такой злодей, как о нем рассказывают?
— Да нелюдь же, нетварями выкормленная. Ни жалости в нем нет, ни совести, ничего человеческого, и от мамки не досталось. Да и чего та мамка — относила, родила, да и сгинула.
— Погоди, кем, говоришь, он выкормлен?
— Чудью, кем. Мать его как родила, так в ту же ночь из крепости ушла. Одна ушла, и ребенка унесла, ночью, в пургу. Больше не видели их. А прошлой осенью он вернулся, ага. Вырос, значит, возмужал, да своего захотел.
— А чудь тут причем?
— А где он столько лет отсиживался-то? У чуди, ясное дело. Они его маревом выпоили, мертвечиной выкормили, а теперь он их приваживает, добычей своей разбойной делится, пленников гаденышам на прожор отдает. Они уж на сухое вылезают, не боятся ничего, скоро посреди улицы нападать бы стали, не приедь до нас лорд с сэнами…
— Разве чудь зимою ходит? Ты ж говоришь — мать Вентиски в пургу ушла.
— Как-то, видать, до Чаруси дошла, Чарусь в любой мороз дымится, горячие ключи там. Туман стоит теплый, и топи теплые. Тропки есть, но их знать надо.
— Вряд ли несчастная женщина тропки эти знала.
— Да не знала, конечно. По льду дошла до Чаруси, а там мож потопла, мож просто в теплую трясину легла, намерзнувшись. — Котя говорила так уверенно, что Ласточка поверила бы, не расскажи ей в свое время Кай настоящую историю. — Гаденыши ее нашли. Саму, небось, сожрали, а дите с собой взяли. Потому как дите-то от Шиммеля, диавольское дите. Маревом выкормили.
— Чем-чем?
— Чудьим молочком. Чудь им детенышей своих кормит. Если простого человека маревом напоить, он заснет и не проснется. А для шиммелева отродья — сам раз еда.
— Это яд что ли какой?
— Если много выпить — то яд. А если по чуть-чуть, то можно палец отрубить — ничего не почувствуешь. Жар сбивает, лихорадку унимает. Гнилой огонь им лечат. Бабка моя, пока совсем не состарилась, знатной повитухой была, она и роды принимала у матери аспида нашего. Лорд Кавен ее привечал. Всю историю я от нее слышала, из первых, почитай, рук. Если роды трудные, она роженицам марева по капельке давала.
