Темные — человеческие. Туманно белели в ночи огромные молчаливые псы.
Ничто не выдавало их присутствия, казалось, что цепь призраков плывет вверх по заросшему склону. Ни звука, ни шороха.
Безмолвие.
Скоро оно взорвется, как брошенный со стены стеклянный сосуд.
31
— Ццц…
Чудовы старейшины выглядели точно так же, как и остальная чудь. Маленькие, встрепанные, с растянутыми до ушей ртами на лупоглазых лицах.
Радо стоял впереди, бесстрашно разглядывал мелких нетварей, время от времени потирая бок — Котя ткнула его хорошенько.
И на удачу. На яростные вопли драконида сразу чудь набежала. А не то бродили бы еще невесть сколько времени. Или Тальен пришиб бы ее под горячую руку.
— Покажите нам дуб, — Радо вынул из кошеля золотую авру, повертел перед малышами. — Мы заплатим.
Старейшины залопотали что-то между собой, часто кивая. Потом самый всклокоченный, с мелкими зелеными бусинами в гнезде волос, требовательно протянул сухую лапку.
Взял блестящий кругляш, оглядел, надкусил. Потом снова повертел перед глазами.
Котя отчетливо видела зеленые тягучие потеки на жарком золоте.
— Ццц!
Ядовитые! Серебро бы разъело поди, а золоту хоть бы хны.
Старейшина вразвалочку подковылял, вцепился в кошель.
Тальен без возражений отдал оставшиеся монеты.
— К дубу, дубу ведите, — нетерпеливо повторил он.
Истинно нелюди, подумала Котя. Служат своему колдуну, а папашку его готовы за золото людям на растерзание отдать.
Это потому что родства не различают, как гадюки или лягухи.
К счастью для нас с Радо.
— Не вецем, — проскрипел чуд в бусинах. — Холоцно. Покаццццем.
— Так покажите.
Чуд прищурил свои плошки и они сделались, как у змеюки.
— Сцамое дорогое.
— И что это? — Тальен тоже прищурился, приобретя внезапное сходство с нетварью. — Золота мало?
— Сцамое дорогое. И она, — чуд потыкал пальчиком. — Сцамое дорогоеццц.
— Ну у тебя, предположим, самое дорогое — это девство, — заметил Тальен, оглянувшись на Котю. — Эх, надо было раньше расстаться с этакой драгоценностью.
Девушка смолчала, закусив губу.
Чуд пялился на Радо, змеиные щелки сделались совсем узкими, черными.
Котю мороз продрал по спине, хотя влажно и жарко было, как в бане.
Рыцарь не отводил глаз, потом шагнул вдруг вперед, чудята попятились все, кроме самого главного.
— Черт с вами, — выдохнул Тальен и поднес руки к пряжке ремня.
Котя зажала себе рот, глядя в ужасе.
Изукрашенный бляхами рыцарский ремень падает наземь. Остается только простой кожаный, с мечом в ножнах. Позолоченные шпоры.
Одна. Вторая.
Чудята молча смотрели.
Радо оглянулся. Бледное, покрытое испариной лицо не выражало ничего.
Шпоры и рыцарский пояс отдать! Да как он решился на такое!
— Ну, — сказал он. — Давай. Самое дорогое.
Котя воровато, пряча глаза, приблизилась к груде металла и пристроила с краю дареное зеркальце.
«… надо сказать, что прошлым летом Руц Двоебородый привез каменотесов из Доброй Ловли для обновления нашей церкви и починки башни, о чем я упоминал в надлежащем месте. С ними приехал святой старец из прореченской обители, именем Авва, почтенной сединой убеленный, богонравием славный».
— Ай-яй-яй! — взвыла Ланка, перекрывая доносящийся сквозь запертую дверь разбойничий хор. — Мамочки, рожаю!
Она даже не попробовала поспать, как велела ей Ласточка, скулила и хныкала всю ночь, не давая спать лорду. А теперь завопила, корчась на подстилке.
— Ай! Ой-ей! Рожаю, рожаю, взаправду рожаю, тетенька-а!
Голос у нее был звонкий, хороший голос. Она, наверное, пела хорошо.
Ласточка отложила непереплетенные листы, поднялась, морщась от колючих мурашек в затекших ногах, подошла к девице.
— Ну что ты там рожаешь, дай-ка гляну. На спину ляг.
— Ой, болит, спина болит! Ой, тетенька, я прям чувствую, идет уже! Прям лезет, уже совсем, мамочки, господи, больно-то как!
Ласточка вытащила руку из мокрых юбок.
— Воды отошли, но рожать ты еще не начинала. Лежи себе смирно на боку, или на четыре становись, как псица, все полегче будет. И дыши — смотри на меня — вот так дыши, ну ка?
Ласточка показала, как дышать, Ланка засопела старательно, всхлипывая.
— И не бойся, все у тебя путем. Бабы к родам знаешь, как хорошо приспособлены? А ты — лучше многих, молодая, здоровая, бедра широкие…
— Дите-то правильно лежит?
Ланка с Ласточкой одинаково вздрогнули, уставившись на кучу мешков и тряпок, в которой потерялся старостержский лорд. Зашуршала солома.
— Дите, спрашиваю, правильно расположено?
— Правильно, милорд, все правильно, все как надо идет. — Ласточка обмахнулась большим пальцем, чтоб не сглазить, поднялась с колен и подошла к Раделю. — Всем бы так рожать. Как милорд себя чувствует?
Потрогала Раделю лоб, пощупала под челюстью. На бледной коже выступила испарина, действие марева закончилось.
— Я свою Лару сам на руки принял, — похвастался лорд. — Застряли мы у Рандов на Волоках, Нержель поднялся от дождей… помнишь, какой буран был четыре года назад?
— Еще бы не помнить. Столько крыш посносило. Я помню, как вы в город с малышкой въехали, по размытым улицам. Вокруг разгром, а вы с леди Диттой аж светитесь.
— Помнишь, да? — лорд разулыбался, треснула корочка на губах. — Я и после Дитту за руку держал, когда она прошлой зимой Рамиро рожала.
— Дай бог миледи такого счастья еще много раз.
Внизу, в зале, голосили разбойники. Во дворе плясали или дрались. В трубе выл ветер, огонь едва шевелился среди торфяной трухи. Пахло кислым дымом.
— Сейчас повязку поменяем, — сказала Ласточка. — Милорду что-нибудь требуется? Накапать еще чудова молочка?
— Лорду твоему горшок требуется. И воды простой напиться. А с молочком этим обождем пока. Не
