скрещенных копьях повис Лаэ — бледный как смерть, с провалившимися глазами.
— Пустите! — крикнул он, цепляясь за древки. — Я должен… сопровождать моего лорда.
Кай в клетке встрепенулся. Поднял уродливо обкорнанную голову. На лбу у него чернел смоляный крест, замкнутый в круг.
— Лаэ Экель.
Он заговорил негромко, но все услышали. Затихли, испуганно ежась.
— Благодарю за честную службу, Лаэ Экель, и отпускаю тебя. Ты свободен. Ступай с миром.
Солдат сбросил найла с древка на руки стоящим сзади. Стоящие сзади расступились, Лаэ осел на землю. Похоже, он потерял сознание.
Не затоптали бы, подумала Ласточка, но тут отворились ворота и возок лорда Раделя, и всадники, и телега с клеткой медленно тронулись с места.
Все, что посылает нам Господь, мы способны выдержать.
Фургон трясло. В нем ехали домой Ласточка, добрый сэн Эверарт, молодой Кунрад Доран, молодой Лэнг и Сэнни Радель, самый молоденький из всех, двоюродный племянник и оруженосец лорда Раделя. Мужчины ехали в больших кожаных мешках, аккуратно зашитых и просмоленных, а Ласточка, скорчившись у борта, куталась в суконный плащ.
Придерживая постоянно заворачивающийся полог, она пыталась читать спасенные из камина листочки. Буквы прыгали и расплывались, но Ласточка, шевеля губами, упорно всматривалась в поблекший от времени текст.
«…несчастье…»
Полог снова завернулся. Ласточка подняла голову. Разводы сырости на плотной ткани окаймлены известковым налетом. Меж незашнурованных краев сочился серый свет. Солнце с утра не показывалось. Холодно.
Несчастье…
«…преследует нас. Я говорил младшему Дорхану, чтобы он не пытался совершить это, но Шиммель, проклятая кобыла лорда Дарге, превратилась в идола для его людей.
Такая же безумная, как и старый лорд Верети. Обезумевшая еще больше от голода и страха.»
Ласточка смотрела на качающийся полог. За ним медленно текла узкая и грязная деревянная тропа, настеленная людьми поверх бездны. Бездна под настилом слоилась, веками наращивая плоть, будто годовые кольца. Под шкурой сплавины, стиснутые пластами ила и перепревшего мха, лежали старые и новые кости, и нетленные тела, бурые и черные, и цвета глины — люди, кони, собаки, звери лесные, и даже птицы. И те, кто лежал глубже всех, некогда видел, как уходил на Полночь гигантский ледник, волоча камни, величиной с гору.
Где-то далеко, в коконе зеленого света, в облаке испарений, бурлили горячие ключи, оберегая от морозов пятачок кислой земли. Там слепо, кругами, от кочки к кочке бродила неумирающая, дряхлая весна. Там малыши на утиных лапах с благоговением столпились над сброшенной шкурой огромной змеи.
А сама змея, в новой глянцевой коже, спала на дне теплого ручья.
В торфяных кавернах под коркою льда спали, свернувшись, гады, большие и малые, ядовитые и нет, в шипах и чешуе, или гладкие, как галька, с ножками, слабыми и тонкими, или с когтистыми лапами, или и вовсе без лап.
Ниже, в подземных пузырях, полных синеватого свечения, кружили огни и неясные тени, и странный тоскливый гул шел оттуда, словно нескончаемый стон.
Еще ниже, в озерах черной воды, плавали белесые твари, без глаз и без рта, и там царило безмолвие.
А еще ниже, в самой немыслимой глубине, текла река крови.
«Эти головорезы заставили мальчишку сесть на безумную лошадь, двое суток простоявшую в запертом сарае, и теперь он лежит в моей комнате с разбитой головой. Голод и жажда не отняли у бестии сил, напротив, добавили неистовства. Дарге Дорхан убивает своих сыновей, даже лежа в могиле.
Говорят, что лошадь вырвалась, пронеслась по пустой деревне и бросилась прямо в болото»
Позади лордского возка и впереди покойницких телег, в ряду уставших всадников, ехал человек на сивой лошади. И те, кто ехал в одиночку, молчали угрюмо, думали о своем и стискивали кулаки. Те же, кто ехал попарно, не искали друг для друга добрых слов, а говорили слова злые и обидные, то и дело хватались за рукояти мечей. Ссоры вспыхивали тут и там, и только узость настила и неуклонное движение вперед не позволяли людям начать сводить счеты.
«Я пишу лорду Раделю письмо с известием о том, что больше некому оградить эти земли от набегов с севера.
Люди лорда, устрашившись собственного поступка, гуляют и пьют на крепостном дворе. Их крики доносятся даже сюда.
Проклятое место. Проклятая земля»
В голове процессии ехала телега с клеткой, на которую Ласточка не хотела бы смотреть. Чтобы не смотреть, она спряталась под полог, к мертвецам. Но полог не спас, и мертвецы не защитили — она видела поникшую фигуру сквозь белое от инея железо, распахнутый крест рук, оледенелые волосы и черный знак на лбу.
Она не хотела смотреть настолько, что вереница всадников и телег выцвела, окуталась золотым свечением и превратилась в ожерелье огней, ползущих по лугам, серебристо-седым и волнующимся, как овсяное поле. Среди сияния и волн Ласточка ясно видела только троих — себя, Кая и Шиммеля на сивой кобыле.
Господь не посылает нам ничего такого, что мы не могли бы выдержать.
Сколько раз я говорила это безнадежно больным. Ведь дело всякого — заботиться о своей душе, а не о чужой. Я и забочусь — я лечу, а не убиваю. Я не воин, не палач. Не в моем праве распоряжаться чужой душой.
Я вправе только наблюдать — справится эта душа или нет.
Наблюдала же раньше, и не однажды, точно отмеряя капли в бокал — раз, два, три, четыре… утишить боль, усыпить, а если не действует — терпи.
Терпи!
Ничего такого, что выдержать невозможно…
«Зловонное дыхание болот проникает сквозь запертые ставни. Мне чудится, что я слышу визг утопающей в трясине лошади.
Молиться, вот и все, что мне осталось…»
Господи, прости за самовольство, не выдерживаю.
«… Теперь, когда я отправил преступника в столицу, под должным конвоем и в сопровождении хорошего отряда, меня все-таки мучают сомнения. Не должен ли был я сам сопровождать его и доставить лорду Тени. После всего того, что я видел здесь, вера моя в стройное и правильное устройство мира изрядно поколебалась. Должно быть, прав все-таки сэн Марк — многое невозможно понять разумом, и остается только молиться и уповать на то, что козни дьявола не могут коснуться того, кто прав.
А я прав. Крепость нуждается в восстановлении и надлежащем присмотре, Энебро все еще недужен и не справится здесь один. Лорд Радель обещал прислать сюда кого-нибудь, но зимой дороги завалит намертво.
Надеюсь, сэн Вито исполнит свои обязанности сопровождающего наилучшим образом.
И да поможет ему Господь, как помог мне.
Думаю, что я исполнил свой долг так, как подобает. Жаль, что по неведомой мне причине никакой радости от этого я не испытываю.
Падающий без остановки снег несколько скрадывает тоскливую скудость этих мест, и днем крепость выглядит празднично и нарядно. Но, если не кривить душой, мысль о том, что придется остаться здесь до того, как откроется санный путь, наполняет меня такой тоской, что я готов броситься на собственный меч…»
