Хасинто закатил глаза.
— Верба — это дочь моя! Девицей была! На выданье! А теперь говорит, что брюхатая.
Дочь покаянно возрыдала.
Марк беспомощно посмотрел на Мэлвира, тот — на суетившихся рядом с часовней плотников. Они волокли две ярко расписанные створки.
— Девушка, он тебя принуждал? Силой взял?
— Нееет, — Верба для верности помотала головой, крепко зажмурившись.
Мельник нахмурился и отпустил руку дочери. Та мигом отбежала к черноволосому капитану и вцепилась ему в рукав кольчуги.
— Он жениться обещал! Солю целовал!
— Ну так пусть женится, — не выдержал Соледаго. — Из-за чего сыр-бор?
— А зачем мне зять-рубака? — прогудел мельник. — Чтобы он шлялся незнамо где, да мечом махал, а потом и вовсе где-нито голову сложил? Не пойдет! Я дочу не для того ростил, думал хоть будет с кем бу…эээ поговорить, вобщем. Пусть деньгу дает лучше.
— Да ты сдурел, хрен бородатый! — вызверился Хасинто. — Ты мне скажи спасибо, что я ее…
Он спохватился и замолчал, сверкая глазами.
— Хасинто, я тебе Снегири отдать хотел, — мрачно сказал Марк. — Там отстраивать наново все нужно.
Верба мигом перестала хныкать.
— Комендантом форта?
— Точно так. Рыцарский пояс получишь.
— И часовню надо обновить, — заключил Мэлвир. — Лучше начать со свадьбы, чем с отпевания.
— Он согласный! — сказала девица таким тоном, что бедняга южанин счел за лучшее промолчать.
К дверному проему подтащили новехонькие, пахнущие краской створки, начали навешивать.
Мастер-рисовальщик, переживший каким-то чудом вчерашнюю бойню, стоял рядом, давал указания.
Рыцари, отделавшись от мельника, подошли глянуть.
— Вот те раз, — сказал Марк. — И когда только успел.
Мэлвир молча смотрел.
Фигуры двух ангелов, которым должно было охранять вход в часовню, изобразили с большим мастерством. Крылья и нимбы сияли, драконидские чешуйчатые кирасы выписаны тщательно, со знанием дела.
У ангела ошую были раскосые зеленые глаза, черные волосы, капризно выгнутый рот. Тот, что стоял одесную, сжимая в руке обнаженный клинок, одарил Мэлвира знакомым золотым взглядом.
— Вам не кажется, любезный мастер, что ни мне, ни ему не место на дверях божьего дома? — мрачно спросил Соледаго.
Мастер чуть помедлил с ответом, разглядывая рыцаря без всякого стеснения. Плотники замялись, не зная, продолжать ли — вдруг рыцарь разгневается.
— Вы, благородный сэн, смотрите шире, — наконец сказал художник. — Лет через двадцать, если часовня с божьей помощью столько простоит, никто и не вспомнит, кто тут был герой, а кто демон. Останутся только лица. Красивые, глаз радуют. Чего еще желать?
Он повернулся к замершим в нерешительности парням.
— Ну, что оцепенели? Делайте свое дело.
Створка заскрипела и встала на место.
Кровь с рубашек клубилась под водой багровым дымом. Алый след плыл по реке, постепенно расточаясь, расходясь на десяток рукавов. Сколько крови! Полощешь, полощешь — а она не убывает, не смывается.
Опершись коленом о валун — последний в каменистой косе — Ласточка принялась хлестать его рубахой. Летом здесь можно пройти, ног не замочив, теперь же вода только чуть опала после осенних дождей.
Руки закоченели и не чувствовали ничего. Не упустить бы белье… Рубаха снова погрузилась в воду, кровоточа, как в первый раз. Не смывается! Течет алое с полотна, мутит воду. Течет-течет, до самого Полуночного моря, до края земли.
Перестук копыт по доскам. Звяканье уздечки. Ласточка разогнулась, придерживая тяжелую рубаху одной рукой, другой отирая лоб.
На дощатой пристани стояла сивая лошадь, опустив голову, свесив до самой воды гриву цвета пепла. Человек сидел в седле прямо и смотрел на Ласточку. Длинные, черные с проседью волосы трепал ветер, то и дело бросая ему на лицо. Кажется, это лицо Ласточка уже видела — мельком, краем глаза, в толпе, среди всадников, то ли недавно, то ли давно… не упомнить.
Говорят, на Шиммеля нельзя смотреть — потеряешь удачу, сгинешь, упадешь на ровном месте и шею свернешь. Ласточка молча смотрела всаднику в глаза.
Глаза у него были обычные, серые, выцветшие. Пустые.
Встретив ее взгляд, демон моргнул и отвернулся. Тронул поводья. Зацокала копытами кобыла.
Ласточка терпеливо перехватила тяжелую рубаху обеими руками, приподняла над водой.
С подола красными струями стекала кровь.
36
Одноухий соврал — сэн Мэлвир перебил Каю не обе ноги, а только одну. Правую.
Золотой бастард собственноручно выволок пленника во двор и запихнул в клетку. Разрезал веревки, надел железные браслеты и завинтил болты. Прутья стремительно побелели, обросли инеем. С перекрестьев повисли сосульки. Толпа ахнула, но Соледаго только подышал на замерзшие пальцы и закрутил болты потуже.
Кай был босой, в распоясанной заляпанной рубахе — как и разбойники, повешенные на стене. Цветной хлам из волос то ли сорвали, то ли срезали, заиндевевшие волосы неровной копной свисали на лицо. Голова болталась.
Соледаго прикрепил к браслетам цепи и вздернул каевы руки крестом, притянув их к прутьям, чтобы преступник не вздумал лечь на пол.
Толпа с благоговением наблюдала. Солдаты оттеснили зрителей к стенам, но никто и не рвался подходить ближе.
Ласточка пробралась к крытому возку, где устроили лорда Раделя.
— Милорд!
Он оторвался от беседы с сэном Марком, доброжелательно посмотрел на лекарку.
— Разрешите перевязать, милорд. Если не перевязать, гнилой огонь убьет его раньше, чем довезут до столицы.
Лорд Гертран покачал головой.
— Сожалею, Ласточка, но тут я не волен. Пленник принадлежит сэну Мэлвиру, обратись к нему.
Соледаго уже отошел от клетки, отряхивая руки. Махнул страже.
— Готово. Открывайте ворота.
— Сэн Мэлвир! — Ласточка поднырнула под древко и подбежала к нему. Повторила просьбу, стараясь убрать из голоса умоляющие нотки.
— Нет, — ответил Соледаго. Золотые рысьи глаза смотрели на Ласточку равнодушно. — Вчера он убил двоих, больше жертв я не допущу.
— Но…
Рядом невнятно забубнили, зашевелились, «Ку-уда, черт чокнутый?» рявкнул стражник. На
