влезет. Только близко не подходи. Крыса-то и с хребтом перешибленным опасна. А куском навоза можно и издали приласкать. Кхе-кхе! Пойду я под крышу, Ласточка, замерз с тобой стоять. А ты куда?
— В госпиталь, куда мне еще идти. Где его устроили?
— А вон тамочки, там коровник, что ль, бывший, или амбар. Почистили его и под госпиталь пустили.
Ласточка кивнула и пошла.
Ей открыла заспанная Мыся.
— Теть Ласточка! А мы уж думали…
Тепло, духота. Сонная тьма, огонек светильника у двери. И запах, неизбывный, сердечную тоску вызывающий. Мыся моргала красными с недосыпу глазами.
— Дежуришь?
Мыся закивала.
Безрукая девка, подумала Ласточка.
— Кто тут за старшего? Котя где?
— Пропала Котька, — сказала Мыся. — С концами пропала, незнамо куда. Брат Родер тут управляет. Хорошо, что ты вернулась, тетенька.
Ласточка поморщилась на «тетеньку», взяла светильник и прошлась по проходу, вдоль лежаших на соломе, закутанных в одеяла тел.
Вздохи, кашель, кто-то ворочается, кто-то стонет. Через каждые пару-тройку шагов в проходе стоят жаровни на треногах. Мыся плелась следом.
— У вас тут найл должен быть. Парнишка молоденький.
— Есть, есть, — Девка потянула Ласточку за рукав. — Вот тут он.
Опять тебе досталось, Лаэ. Ласточка нагнулась, рассматривая осунувшееся лицо, сведенные во сне брови. Один остался, без отца, без товарищей, без лорда. Радель назвал Лаэ своим, но это не так, покуда жив тот, кому он клялся служить.
— Что с ним?
— По голове, вроде, приложили крепко.
— Я смотрю, не разбита.
— Брат Родер сказал, мозги у него взболтались. Так вроде ничего, но выворачивает сильно, и ходить не может.
«Мозги взболтались». Ласточка хмыкнула и поправлять дуреху не стала.
Дай бог тебе удачи, Лаэ, веришь ты в Господа нашего или нет, пусть он тебе поможет.
Вернулась к выходу. Взгляд упал на большой таз, полный окровавленной одежды и бинтов. Рядом, на полу, валялась приличная куча.
— Не разобрали еще, — пискнула Мыся. — Не успели.
— Я постираю.
Ласточка забрала таз и вышла на воздух. Постояла у дверей, зажмурившись, потому что яркий свет резал глаза. В пустом небе кружили вороны. Венцы башен озарились, иней на них холодно розовел, словно в глазурь добавили каплю свекольного сока. Вереть просыпалась. Хлопали двери, кто-то забористо ругался, всхрапывали и звенели удилами кони.
Фетт Одноухий снова вылез и выпустил Ласточку из калитки наружу.
На стене рядком болтались повешенные, много. Отшагнув, Ласточка посмотрела на синие босые пятки ближайшего, распоясанную, в грязных пятнах, рубаху, лысую макушку и знакомо, только чуть боком уложенный на грудь щетинистый подбородок. Глаза Коновалу уже выклевали.
Она повернулась и пошла дальше, по взрытому полю, к реке. На краю холма, прямо перед спуском к пристани, был собран сруб высотой по пояс, устеленный хворостом и еловыми ветками. На ветках, прикрытые черными найльскими плащами, лежали мертвые тела. Ласточка пересчитала их — семеро. Все тут.
Она поставила на землю таз и постояла немного рядом, склонив голову и сложив руки на животе. В сухом бурьяне посвистывал ветер. Внизу, бурая на белом, лежала петля Лисицы, топорщась островками рыжего камыша. Лисица впадает в Ржу, а Ржа несет свои воды аж до Полуночного моря, за которым кончается земля.
— Да я уж привык, если честно, — Энебро хмыкнул и оглядел двор, на котором кипела работа. Разгребали завалы досок, волокли тачки с известью, стучали молотки и топоры. — Вечно несешься его спасать сломя голову, думаешь все, на куски порвали — ан нет, живехонек, даже с прибытком. Не первый раз.
— Действительно, повезло.
— И я о том же. Любит Герта удача, как пришита к нему. Вышибаю дверь в комнату, ну, думаю, помер, хоть глаза закрою. А там тепло, едой пахнет, младенец сопит, а друг ненаглядный шипит на меня — не трожь, мол, найлского мальчишку, это мой человек! Хорошо я его не сильно приласкал, найла этого. Не совсем уж до смерти.
Соледаго молча слушал, прислонясь к деревянной стене часовни и смотрел на распахнутые ворота главной башни. Оттуда выволокли всю дрянь и грязь, убрали мертвые тела.
По двору провели покрытого попоной Пряника, жеребец шел спокойно, не артачился, аккуратно переступал через разбросанный хлам. Навоевался, черт соловый.
— Он вчера побоище на мосту устроил, когда тебя из седла вынесло. В ворота в первых рядах вломился. А народу потоптал…
— По-моему, эту войну выиграли псы и кони.
Тут и там во дворе белели урсино, разлеглись, радуясь осеннему солнышку, или ходили за хинетами, вывалив языки и вертя хвостами.
— Надо до сильных холодов крепость в порядок привести. И все-таки ярмарка в Доброй Ловле состоится. Я, грешным делом, думал до весны здесь проторчим.
— Может и проторчим. Я то уж точно останусь, пока Герт не оклемается и не придумает, кого на кавеново место посадить.
— Похоронные команды надо назначить, — Мэл отвечал каким-то собственным мыслям.
— Крестьян наймем.
Самое главное эти двое не обсуждали, молчали, как сговорившись.
Во время штурма Энебро обыскал всю крепость в поисках лорда Стесса, кумира своей юности. Невзрачный, закутанный в старое тряпье однорукий старик, как ни в чем не бывало сидевший внизу у пустого камина, буркнул, что Стесс мол помер, нет его больше.
— Проваливай отсюда, старик, — сказал тогда Соледаго. — Зашибут еще.
Потом уж стало ясно, кого он отпустил.
Марк покашлял, придумывая, чтобы еще сказать.
— Смотри, капитана твоего кажись в плен взяли, — Мэл показал рукой.
— Где?
— Да вон, погляди, у ворот.
Хасинто, который вышел из вчерашнего боя целым и невредимым, как заговорили его, теперь выглядел довольно грустно. Рядом шел тяжелый, коренастый мужик с сивой бородищей, и вел за руку красотку с пшеничными волосами.
— Ааа, гляди-ка, у прекрасной мельничихи отец имеется.
Мэлвир огляделся по сторонам, соображая, куда бы отступить.
Мужик решительно пер в их сторону, как кабан на случку, и волок дочь за собой. Та ненатурально всхлипывала.
Хасинто смотрел мрачнее тучи.
— Справедливости прошу, благородный сэн! — рявкнул мельник, пытаясь согнуться в поклоне.
— Слушаю, — неприветливо ответствовал Энебро.
— Вот человек ваш! Вербу мою спортил.
— Ээээ, спилил? Хасинто, тебе что, деревьев в лесу мало?
