– Але, «Береза», але! – вдруг обрадованно закричал в трубку Иванов. – Это я. Сыкунова нет, убит Сыкунов. Слушайте команды. Сейчас передаю команды...
Волошин облегченно вздохнул и с удовлетворением подумал о Гайнатулине – молодец, не подвел. Переживет первый страх, пообвыкнет и будет хороший боец, если только немецкая пуля минует его в предстоящей атаке, в которой он нужен был и Волошину. Одному с пулеметом ему не справиться.
– Да, но отсюда же ни черта не видать, – выглянул из воронки Иванов. – Надо выдвигаться.
– Выдвигайтесь! – мрачно сказал Маркин и вынул из кармана трофейную, из белого металла, ракетницу.
– Осторожно, – сказал Иванову Волошин. – Тут они пулеметами просто стерню стригут.
Иванов смотал с начатой катушки длинный конец провода и, прихватив за ремень аппарат, вывалился из воронки.
Оба комбата, дожидаясь начала атаки, остались в воронке. Отношения между ними окончательно рушились, говорить никому не хотелось, и Волошин следил, как змеилась-двигалась на скосе воронки красная нитка провода. Он знал, что, пока она шевелилась, с Ивановым все было в порядке.
– Вы с пулеметом останетесь? – имея в виду предстоящую атаку, спросил Маркин.
– Я с пулеметом. Да, вам известно, что Самохин убит?
– Знаю. Седьмой пока покомандует Вера.
– Нашли командира!
– А что? Девка бедовая...
– Бедовая, да беременная. Вы подумали о том?
– Ну что ж, что беременная. Никто ее тут не держал. Сама осталась. Так что...
– Черт бы вас взял! – не сдерживаясь, выругался Волошин, забыв в этот момент, что час назад сам послал Веру наводить порядок в седьмой. Но тогда он уже утратил свои полномочия отправить ее в тыл, те полномочия, которые вместе с многими другими перешли к Маркину и которыми новый комбат распорядился по-своему. И все-таки было досадно, главным образом от сознания того, что Вере в батальоне не место. Ни до, ни тем более во время этой не заладившейся с самого начала атаки, которая, кроме еще одной, совершенно нелепой смерти, ничего хорошего им не сулит.
Пригнув голову, Волошин сидел на скосе воронки. Провод тихо шевелился у его ног, медленно уходя в поле. Значит, Иванов все полз, наверно, еще не видя траншеи. Но вот широкая петля провода замерла на краю воронки, Волошин торопливо расправил ее изгиб, но провод не шевельнулся. «Сейчас скомандует», – подумал Волошин. Однако минула минута, другая, команды все не было слышно. Молчала и батарея.
– Ну что он там? – нетерпеливо сказал Маркин и выглянул из воронки.
Волошин тоже выглянул, но Иванова нигде не увидел, наверное, тот скрылся за выпуклостью этого склона. Высовываться дальше не имело смысла, они еще подождали, но провод больше не двигался, и гаубичная батарея сзади продолжала молчать.
– Черт знает что! – теряя терпение, выругался Маркин, и в сознание Волошина ворвалась тревога. Как на беду, ни в воронке, ни поблизости от нее нигде никого не было. Погодя немного, не в состоянии одолеть беспокойство за друга, Волошин бросился по его следу из воронки.
– Вы куда? – крикнул вслед Маркин.
– Я счас...
Он торопливо пополз по проводу, красной ниткой пролегшему по стерне, и еще издали увидел капитана неподвижно лежащим ничком на искромсанном очередями склоне. С упавшим сердцем Волошин подумал, что наихудшее из его опасений сбылось. Отсюда уже видна была высота и брустверный бугорок ближнего конца траншеи с торчащим на сошках стволом немецкого пулемета. Пулемет, впрочем, попыхивая дымком, бил несколько в сторону. Волошин подполз к Иванову сбоку и легко перевернул на спину его сухощавое тело, уронив на прошлогоднюю стерню его измятую шапку; с уголка губ капитана сползла по щеке тонкая струйка крови. Иванов простонал и отсутствующим взглядом посмотрел на Волошина.
– Дружище, куда тебя? – лихорадочно ощупывая его, спросил Волошин.
– Вот попало, – простонал Иванов и вдруг зашарил подле руками.
– Больно, да? Я перевяжу. Где больно?
– Связь... Связь скорей надо...
– Подожди ты со связью. Давай в воронку назад!
– Нет, надо... передать на огневую...
– Я передам, ладно, – заверил Волошин и перекинул его руку себе на шею, намереваясь тащить его по склону к воронке.
– Передать доворот, – упрямо твердил Иванов, беспомощно запрокинув голову. – Дай трубку.
Дрожащими руками, волнуясь и матерясь, Волошин расстегнул футляр аппарата и вынул телефонную трубку. Иванов приподнял слабеющую руку, в которую Волошин, отжав клапан, вложил его трубку.
– «Береза»! – едва слышно произнес командир батареи.
– «Береза» слушает! – тотчас бодро отозвалось в трубке. – «Береза» слушает, товарищ капитан.
– «Береза», я ранен. Даю доворот: репер номер три, правее ноль-сорок. Уровень больше ноль-ноль три...
Лежа рядом, Волошин отчетливо различал в трубке повторение его команд, чего сам Иванов, кажется, уже не слышал. Командир батареи быстро терял силы, и с ними, казалось, уходило его сознание. Он молчал, трубка тоже замолкла, почти выпав из его руки, потом из нее зазвучало с тревогой:
– Что, можно огонь? Можно огонь, товарищ комбат?
– Огонь... Беглый огонь, – немеющими губами прошептал Иванов и затих. Испугавшись, что на огневой могли не расслышать его команду, Волошин подхватил трубку и громко прокричал в нее:
– Всеми снарядами огонь! Открывайте огонь! Вы слышали, комбат скомандовал огонь?
Затем он сунул трубку в футляр и, забросив руку Иванова себе за шею, поволок его назад, к спасительной недалекой воронке.
Он еще не дополз до нее, как земля под ним пружинисто вздрогнула и четыре гаубичных разрыва прогрохотали на высоте возле траншеи. Это было так близко, что осколки со звенящим визгом прошли над их головами, и он испугался, как бы какой из них не угодил в раненого. Он свалил его со спины на краю воронки, потом, ухватив под мышки, стащил вниз. Маркина здесь уже не было, на скосе одиноко стоял пулемет, да напротив успокоенно лежали двое убитых. К ним он положил раненого.
Иванов был плох, кажется, то и дело терял сознание, и Волошин, не успев отдышаться, бросился его перевязывать. Он расстегнул ремень с пистолетом, испачканный в крови полушубок, под которым оказалась мокрая, в липкой крови гимнастерка, и тут же понял, что пуля ударила капитана в грудь. Это было плохо, рану в груди перевязать непросто, особенно в таких условиях, когда нет времени и под руками всего один индпакет. Боясь, что вот-вот последует команда в атаку, Волошин туго обернул бинт поверх окровавленной гимнастерки и запахнул полушубок. Ему надо было не прозевать начало атаки, в которой всегда много дел пулеметчику.
Но, кажется, пока он возился с раненым, атака уже началась. Впереди на траншее еще рвануло несколько разрывов, забросав склон комками земли, и кто-то там уже мелькнул в пыли и дыму, на секунду пропал, потом мелькнул снова. Стрелять по траншее было уже поздно, и Волошин, испугавшись, что опоздал, выкатил тяжелый ДШК из воронки и, пригибаясь, потащил его вверх. В отдалении и сзади бежали бойцы восьмой роты.
Видно, ошеломленные этим броском, немцы на минуту растерялись, даже прекратили минометный огонь по высоте «Малой», переносить же его на атакующих в такой близости от своей траншеи они, видать, не отваживались. Седьмая с восьмой, живо воспользовавшись минутной заминкой немцев, ворвались на высоту, почти достигнув траншеи. Но оттуда враз ударили пулеметы, атакующие один за другим стали падать.
Почуяв на бегу, как густо завзыкали вокруг него пули, Волошин торопливо развернул пулемет и тоже упал, прикрываясь покоробленным его щитом. Стаскивая с плеча тяжелую, с патронами, ленту, он увидел появившегося откуда-то лейтенанта Круглова, который на четвереньках, что-то крича, быстро переползал к нему:
– Товарищ капитан!.. Товарищ капитан, вон видите?.. Вон зараза, из-за бруствера...
Он уже увидел заливавшийся на бруствере пулемет, наводчик которого тоже, наверно, заметил их
