– Прокормимся как-нибудь, – Мария беззаботно махнула рукой. – Картошка есть?
– Картошка-то есть...
– Ну так с голоду не помрем. А там видно будет.
Он осмотрел плиту, на краю которой уже стояла тарелка нажаренных драников и белела поллитровая стеклянная банка, наверно, с каким-то жиром.
– А где жир взяла?
– А у тетки в буфете. Гусиный жир.
– Гусиный?
– Гусиный. Для драников пойдет. Вот попробуйте! – предложила она и, подцепив вилкой верхний подрумяненный драник, подала Агееву. – Ну как?
– Спрашиваешь! Объедение! – сказал он, с жадностью поедая хрустящий, действительно вкусно пахнущий драник. – И где ты научилась такому?
– Ну это просто. В Беларуси такое в каждой хате умеют.
– Так то в деревне, – сказал он, присаживаясь на стул. – А ты ведь горожанка?
– Горожанка. Но эта горожанка, к вашему сведению, по два-три месяца в году жила самым цыганским образом. В поездках и походах по всей Беларуси.
– За какой надобностью?
– За песнями.
– То есть? – не понял Агеев.
– Просто. Собирали фольклор. Отец – специалист по фольклору, все лето в экспедициях. И я, как подросла, с ним каждое лето.
– Интересно, – сказал он, размышляя и как бы другими глазами поглядывая на Марию.
– Очень даже интересно, – подтвердила она. – Столько песен наслушалась, столько людей навидалась. А природа!.. С ума сойти можно. А вы откуда родом?
– Рассонский район, слыхала?
– А как же! Из Рассон когда-то мы привезли собачку. Беспородный щенок, а такая умница! Умнее всех собак, какие у меня были.
– Собаки – это хорошо, – сказал он, думая, однако, о другом. – Нам бы вот собачку. А так придется дверь закрывать на крючок.
Агеев встал, закинул в пробой крючок и в щель возле занавески глянул в окно.
– В случае чего, как тебя прятать будем?
– А я наверх! – сразу согнав улыбку, сказала Мария.
– Наверх – это хорошо. Но там...
– А ничего. Там можно отсидеться. А в случае чего – через слуховое окно по крыше и в огород.
– Да?
Пока она хлопотала у плиты, Агеев открыл дверь в кладовую. Заглянул в темный верх, где едва светился квадратный лаз на чердак. По шаткой лестнице он осторожно взобрался туда, вдыхая застоялые, непонятного происхождения чердачные запахи. Чердак был просторный, пустой и полутемный, с широкой кирпичной трубой посередине и слуховым окошком в боковом скате крыши, из которого и проникал сюда скупой свет пасмурного дня. В ближнем конце возле лаза валялась какая-то хозяйственная рухлядь, висел на стропиле облезлый старый кожух и стоял расписанный красными цветами сундук с выдранным замком. Возле окна на освещенном месте валялось смятое лоскутное одеяло с подушкой, видно, покинутый кем-то временный приют в этом гостеприимном доме. Маленькое слуховое окошко выходило на середину ската почерневшей гонтовой крыши, внизу лежал заросший осотом участок картошки; поодаль чернел покосившийся забор соседской усадьбы. В случае опасности окно, конечно, явилось бы спасением, но разве что ночью. В светлое время эта сторона хаты была вся на виду с улицы.
Агеев спустился на кухню, запах драников мучительно дразнил его обоняние, и теперь он во второй раз приятно удивился. На середине стоявшего у стенки стола белела разостланная чистая салфетка, на которой высилась в тарелке целая горка жаром дышавших драников. Рядом ждали едоков две небольшие тарелки с голубыми цветочками на полях, по обе стороны от которых лежало по вилке. Мария стояла к нему спиной у стены и, вытирая что-то полотенцем, сосредоточенно рассматривала пейзаж в желтой рамке.
– Что, хорошая картинка? – спросил Агеев.
– О, это же «Снег» Вайсенгофа – мой любимый пейзаж. У нас в Менске точно такой висел над комодом. Отцу подарили на день рождения.
Агеев мало что понимал в живописи, его больше привлекала музыка, он даже учился когда-то играть на гармошке... Но сейчас он с неожиданным для себя интересом посмотрел на пейзаж. Впрочем, ничего особенного – болото, стога сена, кочки, освещенные солнцем, но действительно все такое похожее, словно всамделишное, а не изображенное на бумаге.
– И репродукция хорошая, – сказала, вглядевшись, Мария. – Когда-то любила зимние пейзажи... Ну да ладно, давайте к столу. Будем кормиться.
– Ну и ну! – сказал Агеев удивленно и озадаченно. – Вот это хозяйка! Что только скажет тебе тетка Барановская?
– Ничего не скажет! – легко бросила Мария, тоже присаживаясь к столу напротив. – У меня с теткой Барановской лады. Она славная женщина.
– Попадья! – в шутку сказал Агеев.
– Ну и что ж! – лукавые глаза Марии округлились. – Ну и что ж, что попадья? Попадья по мужу, а так она народная учительница. Кстати, как и мой папаня.
– А он что, тоже учительствовал?
– Когда-то. Давно. До того, как начал работать в академии.
– Академик, значит!
– Нет, не академик. Просто научный сотрудник, – сказала Мария и, вздохнув, заговорила о другом: – Где теперь моя бедная мамочка? Погибла, наверное. Или, может, в Москве?..
– Все может быть, – сказал он. – А отец что, не на фронте?
– Отца уже нет в живых.
– Умер?
– Да. Четыре года назад...
Они замолчали ненадолго. Агеев ел быстро, по-солдатски, больше орудуя вилкой, меньше ножом. Драники – действительно объедение. Он бы съел и еще столько и не знал, как быть, когда она положила в его тарелку еще два в качестве добавки.
– Нет, нет! – сказал он. – Я уже.
– Так и уже? Съешьте еще два.
– Ну хорошо. Кстати, будем на «ты». Идет?
– Ну знаете... Я как-то не привыкла. А кстати, как ваше имя? Если не военная тайна?
Агеев тщательно дожевывал драник, соображая, как все-таки назваться Марии. Наверное, надо было ей что-то объяснить, но не сейчас же объяснять, и он, подумав, сказал:
– Олег.
– Олег? Хорошее имя. К хазарам собрался наш вещий Олег, – продекламировала она и улыбнулась, зардевшись полненькими, с ямочками щеками. От него не скрылось это ее смущение, и он вдруг неожиданно для самого себя спросил:
– А сколько тебе лет, Мария?
– О, много! – махнула она рукой и вспорхнула от стола. – Уже двадцать один. Старуха!
– Да, – сказал он. – Девчонка! На шесть лет моложе меня.
– Правда? Это вы такой старый?
– Такой старый.
Что-то игривое готово было войти в их отношения, когда на время забывается действительность и дается воля свойственным их возрасту обычным человеческим чувствам. Но Агеев заставил себя вернуться с неба на землю – страшную землю войны, на которой их поджидало нелегкое и надо было ежеминутно остерегаться худшего. Не до кокетства сейчас с этой милой, но, в общем, видно, довольно беззаботной девчонкой.
