– А вы все сапожничаете? – спросила она, наспех убирая в буфет посуду.
– Ты, – поправил он.
– Ну да... Ты.
– Сапожничаю.
– Так много нанесли! Богатым будете...
– Будешь.
– Ну будешь.
– Богатым не буду, – сказал он. – Потому что бесплатно.
– А вы что, в самом деле...
– Ты, – поправил он.
– Ты в самом деле сапожник?
– В силу необходимости.
– Я так и думала. Командир, наверно? – сказала она и, прислушиваясь к чему-то, чего совершенно не услышал он, замерла у раскрытой дверцы буфета.
– Что такое?
– Вроде... Ходит кто-то...
Агеев вскочил из-за стола, кивнув ей, и она, все поняв без слов, метнулась в сторону кладовки. Сам он откинул крючок и не спеша вышел во двор.
Во дворе, однако, нигде никого не было, только шумел в ветвях клена напористый ветер; жердь, пристроенная им на въезде во двор, была на своем месте. Он выглянул через нее на улицу, но и там было пусто, у тына напротив ходили, что-то поклевывая, две белые курицы со взъерошенными перьями. Агеев, прихрамывая, вернулся во двор и вдруг увидел на огороде под яблоней человека в темном пиджаке и в шляпе. Пригибая голову под низкими ветвями и придерживая рукой шляпу, тот не спеша выбрался во двор, надкусил только что сорванное яблоко. При виде Агеева сладко заулыбался сморщенным, землистого цвета личиком.
– А я вот, знаете, соблазнился яблочком. Оно грех, конечно, но яблоко, знаете, грех небольшой. Вполне простительный, пан Барановский, – легко заговорил недавний его знакомый Ковешко.
Агеев молча смотрел на странного гостя, не зная, как говорить с ним: шутя, всерьез, приглашать его в хату или удержать здесь. Неприятное чувство уже завладело им, он понял, что это приход не за яблоками, конечно. И он присел на скамью под кленом, сделав вид, что заболела нога. Ковешко, поедая яблоко, остановился напротив.
– Поговорить пришел, – сказал он просто и отбросил огрызок. – Нехай пан попросит в дом.
– Счас, – сказал Агеев, растягивая время, чтобы дать возможность Марии скрыться из кухни. Нога, знаете...
– А, понятно. Болит? Конечно, будет болеть. Если тяжелое ранение...
Они вошли на кухню, Агеев выдвинул гостю стул, сам сел по ту сторону стола напротив.
– О, тут у вас тепло. И запах! – хрящеватыми ноздрями Ковешко с жадностью втянул воздух. – Запах как у хорошей стряпухи. Интересно, сами готовите?
– Сам, – сказал Агеев, в душе проклиная его обоняние. Еще полезет искать стряпуху.
– Хозяйка не явилась? – тихонько спросил он и насторожился. По этой его настороженности Агеев понял, что хозяйка – не праздный его интерес.
– Нет, еще нет, – сказал Агеев. – А что, вас хозяйка интересует?
– Совсем нет. Спросил ради простого любопытства. А так нет. Вовсе не интересует. Ведь она же вам не родительница? – спросил он и снова прищурил острые глазки.
– Ну допустим, – сказал Агеев, вдруг вспомнив свой первый разговор с начальником полиции. Черт их знает, как с ними держаться, с этими служителями новой власти? Работают они заодно или врозь?..
Ковешко тяжело вздохнул, задумчиво пробарабанил пальцами по гладкой доске стола. Хорошо, что Мария успела прибрать посуду.
– Видите, пан Барановский... – он слегка замялся, но тут же нашелся и договорил: – Будем называть вас так. Нам известно, конечно, что вы не Барановский, но теперь не будем уточнять. Главное, вы беларусин, и я это почувствовал сразу...
– Это каким же образом? – по-прежнему держась на известной дистанции в отношениях, спросил Агеев.
– Э, что тут спрашивать. Я, пане, земляка-беларусина за версту чую. Нюхом чую. А вы, извините, хоть и по-российски говорите, но в каждом вашем слове звучит беларусин. Древняя мова, знаете, с поганских времен, со времен Великого княжества. Ее не так просто искоренить. Если российцы за столетия не искоренили...
– А как же немцы?
– Простите, что немцы? Не понял, – сразу наморщил увядшее личико Ковешко.
– Как немцы отнесутся к этой мове?
– Хе-хе, батенька, это весьма проблематично, – осклабился Ковешко. – Весьма проблематично, хе-хе. Но мы выживем, – вдруг тише, но яростнее заговорил гость. – Мы выживем! Главное – искоренить зло номер один. А потом...
– Как бы нас самих не искоренили, – не удержался Агеев.
– Нет, этого не может быть. Этого не должно быть, – потянулся к нему через стол Ковешко. – Немцы – культурная нация. К тому же сила христианской традиции. Я долго жил среди них, знаю... я весьма уповаю...
– На их культурность?
– Да, и на культурность.
– Культурность, а убивают сотнями. Женщин и детей! И заботятся, чтоб еду с собой взяли. На трое суток! – вдруг с гневом прорвалось в Агееве, и он тут же пожалел: нашел перед кем метать бисер. Но сказанного не воротишь. Он думал, что Ковешко разозлится и станет угрожать, а тот вдруг упрекнул со снисходительной укоризной:
– Так это же евреев! Надо понимать.
– А евреи – не люди?
– Неполноценная раса, – с нажимом сказал Ковешко. – Оно, может, и чересчур жестоко. Может, и не совсем по-христиански, но... Если разобраться, они нам чужинцы. Они испортили нашу историю. Они веками разжижали дух беларусинов. Не будем жалеть их...
– Не будем жалеть мы, не пожалеют и нас.
– И не надо. Не надо, пан Барановский, не надо жалости! Жалость – удел слабых. Это хотя и христианское чувство, но, несомненно, из числа атавистических. Не надо жалости! Сейчас нам нужны сила и сплоченность. Конечно, под германскими знаменами, фюрер – он вождь арийцев, а беларусины наполовину арийцы. Кривичи которые. Правда, некоторая часть сильно подпорчена инородцами, особенно татарами и жидами. Но мы люди скромные, рады и тому, что осталось. Есть, есть здоровое ядро, из которого разовьется раса. Надо только положиться на силу.
– На германскую силу? – с иронией уточнил Агеев.
Ковешко иронии не понял и почти обрадовался подсказке.
– Вот именно – на германскую. Другой силы на земном шаре теперь, к сожалению, не существует.
– А вдруг найдется, – с неслабеющим чувством протеста сказал Агеев и посмотрел в блеклые глаза гостя. В глубине их тлел, однако, довольно злой огонек, и Агеев сказал себе: хватит, так можно и доиграться. Наверное, что-то понял и гость, может, смекнул, что слишком далеко зашел в своем разговоре – хотя и с беларусином, но, в общем, малознакомым ему человеком.
– Ну что ж, приятно, знаете ли, поговорить с умным... и твердым человеком. Твердость убеждений, она всегда что-то значила. Даже и ошибочных. Теперь это нечасто бывает. Вот и эта... ваша хозяйка, значит... Барановская. Она ведь женщина твердых взглядов?
– Не знаю, – с нарочитым безразличием сказал Агеев. – Не интересовался.
– Не интересовались? И напрасно. Вот вы побеседуйте как-нибудь...
– Как же побеседуешь, если ее нет? Уже вторую неделю.
– Это печально. Нам она тоже нужна. Нам она даже необходима. Но куда она запропастилась? А вам она
