Сказки летучего мыша

21 ноября 2004 года

Черные жучки-буковки возникали из ниоткуда. Строчки одна за другой заполняли экран под быстрый, уверенный перестук клавиш.

…Марья Павловна бессовестно дрыхла на рабочем месте, склонившись на стол и используя вместо подушки собственную согнутую в локте руку. Многочисленные ключи висели рядом, на штырьках обширной доски.

Но сразу к ним Алекс не подошел. С сомнением оглядел посапывающую тетку, пробежался взглядом по ее столу. Неопрятную стопку разнокалиберных бланков прижимала увесистая на вид статуэтка в виде раскинувшего крылья орла. Вернее, раскинувшего крыло, – второе было отломано.

Алекс потянулся к птичке, приподнял. Подходящая, вроде как мраморная… Орел-инвалид быстро поднялся в воздух и еще быстрее приземлился на голову дежурной. Голова издала негромкий хруст, мочалка издала невнятный звук – словно подавилась чем-то. Марья Павловна дернулась всем телом и продолжила спать. Если везучая – то проснется…

В соседней комнате набирал силу скандал – и звуки его, среди которых доминировал громкий плач семилетнего Сережки-младшего, ворвались в ночную тишину больничного коридора. Персонажи застыли, как на остановившейся пленке: Алекс Шляпников изучает доску с развешанными ключами, а испуганная, до синевы бледная девица бочком, по стеночке незаметно придвигается к двери с надписью «Ординаторская». Ей кажется, что незаметно…

Послышался уверенный голос Наташи – и скандал сразу сбавил обороты, даже Сережка перестал доказывать правоту ревом, а выдвигал какие-то свои, перемежаемые всхлипываниями аргументы. Но вернуться в больничный коридор не удалось: стоявшая перед глазами картина становилась все более призрачной, бесплотной – и исчезла.

Кравцов вздохнул, внимательно перечитал последние абзацы, задумался… Одним движением мыши выделил всё написанное за последний час – и нажал «Delet». Жучки-буковки вернулись в своё никуда. И правильно. Без того страницы рукописи пестрят трупами, не стоит во всех подробностях живописать залитый кровью путь Алекса…

Он встал из-за компьютера, подошел к окну. Зима в этом году нагрянула резко, без первого пробного снега, без утренних заморозков: до середины ноября стояло удивлявшее синоптиков тепло, потом сразу, без перехода – снегопад и стабильные морозы. Белый прямоугольник пустыря за окном казался экраном, ждущим неведомо чьих строчек.

Роман, полностью основанный на событиях прошлого лета, тяжело продвигался к развязке. Нет, проблем с изложением увиденного (неважно, глазами или внутренним писательским взором) у Кравцова никогда не было. Не возникли они и сейчас… Но жизнь не хотела втискиваться в правила композиции и построения сюжета: развешанные по стенам ружья упрямо не желали стрелять в финале невыдуманной истории, главный герой, очень похожий на писателя Кравцова, ничем не напоминал проницательного сыщика или мускулистого супермена, а логика прочих персонажей порой не поддавалась никакому объяснению… Он латал провалы как умел, досочинял, додумывал – но полную отсебятину Кравцов мог бы написать куда быстрее и легче…

Нет, не мог.

Пытался – и не смог взяться ни за какой другой сюжет, пока не будет закончен роман, почти полтора года висящий на шее тяжким бременем…

Роман, для написания которого он остался жить. Роман, которым он отдаст долг памяти всем погибшим и расскажет о судьбе пропавших без вести… И хотя бы намекнет, чем занимаются, следы чего ищут ученые в штатском за глухим бетонным забором с колючей проволокой поверху, – за забором, окружившим Попову гору.

А еще – попробует разобраться, чем была в его жизни девушка Ада… И кем она всё-таки была…

Кравцов подышал на холодное стекло, немедленно запотевшее. Провел пальцем линию, затем другую, затем соединил их третьей…

Скрип двери, знакомые шаги Наташи. Он торопливо стер рукавом написанное.

Подходя, она мельком взглянула на экран, покачала головой, спросила участливо:

– Не работается? Так называемый писательский затык?

– Засиделся за клавиатурой… – обтекаемо ответил Кравцов. – Устал я от этого текста, никогда такого не было… А ведь еще не дошел до самого страшного и мерзкого. Порой просто подмывает вернуть аванс или сочинить взамен какую-нибудь сказочку про вампиров…

– Кравцов… У тебя четверо детей. И скоро будет пятеро. Так что оставь свободу творчества вольным художникам, одиноко живущим под крышами Латинского квартала…

Она улыбнулась, подчеркивая, что последние слова не более чем шутка. Он не ответил улыбкой. Неужели Ада-Лариса так и останется – если не между ними, то где-то рядом? Ему казалось: стоит перенести всё в компьютерные строчки, выплеснуть из себя – и воспоминания сгладятся, перестанут отзываться резкой болью… Пока не получалось.

Скрывая неловкость, он поцеловал жену, провел рукой по ее округлившемуся животу. Сказал преувеличенно бодрым тоном:

– Пойду прогуляюсь полчасика по улице, проветрю мозги… За ночь наверстаю отставание и спасу семью от голодной смерти на чердаке.

Когда в прихожей хлопнула входная дверь, Наталья Кравцова подошла к окну, подышала на стекло – на нем вновь проступили буквы. Всего три. Женское имя, обведенное пятиугольной рамкой…

Наташа долго всматривалась не то в надпись, не то в медленный танец снежинок за окном. Крохотные капельки влаги испарялись, женское имя становилось всё менее различимым и исчезло. Пятиугольник продержался чуть дольше…

Она вздохнула и решила вновь отложить серьезный разговор с мужем. Разговор о рисунках, которые все чаще рисует Сережка-старший – рисует и никому не показывает: ни родному брату, ни матери, ни сводным брату с сестрой.