Много лет Богдан очищал землю от нелюди, от хищных тварей – пришел Судный день для самых опасных, самых кровавых упырей. Они высосали всю кровь из страны, породившей их, – а теперь будут терзать друг друга своими отравленными клыками – не зная и не понимая, что выполняют тайную волю одного человека – Богдана Буланского.
Потому что пешек и фигур много, но игрок один. Даже Глеб Бокий (к нему Богдан питал слабость, порой самому непонятную) – король на шахматной доске, самая важная, но только фигура…
Можно было начать партию на несколько месяцев раньше, но Богдан медлил, обдумывая методы нейтрализации единственного человека, способного испортить игру.
Юровского.
Товарища Юзефа.
Лишь тот мог понять, что происходит, и сделать свои контр-ходы.
Богдану повезло, судьба сыграла на его стороне: сейчас Юровский умирал в Кремлевской больнице – медленно, тяжело. И никак не мог умереть… «В рай грехи не пускают, в ад Сатана не берет», – говорили про таких в детстве Богдана, в Маневичах, – ставших ныне далеким смутным воспоминанием…
Ничто не мешает начать партию. И она начнется. Первый ход, вопреки учебникам шахматного искусства, сделает не пешка, но король – Глеб Бокий.
Игра началась точно в назначенный срок – но совсем иначе, чем планировал Буланский. И проходила иначе…
Фима Гольдштейн в детстве был любознательным мальчиком с живым, стремящимся до всего докопаться умом, – и вырос в такого же юношу. На беду, юноша угодил в НКВД по протекции родственника (замзавотдела товарища Железнова, в девичестве – Аппельбаума). Угодил в расстрельную команду. А та в последние два года трудилась без сна и отдыха, круглосуточно… Фима приучился пить стаканами неразведенный спирт до, после и во время работы – кошмарные сновидения больше не мучили, но природный ум и любознательность значительно атрофировались.
Узнав, что сегодняшнего клиента надлежит ликвидировать оружием
Про странный приказ Фима чуть не забыл (память в последнее время тоже ослабла), подивившись странному поведению осужденного врага народа – тот спускался в подвал, смеясь. Не хохотал истерически – таких навидались – а смеялся, словно и впрямь предстояло что-то веселое.
Перестал смеяться, лишь увидев,
Рукоять у странного предмета была, и напоминала пистолетную. Имелся спусковой крючок и прикрывавшая его скоба. Но остальное… Там, где по понятиям Фимы должен был находиться ствол, – находилось нечто, даже отдаленно на него не похожее. Выходное отверстие у
Как бы то ни было, Фима нажал на спуск удивительной конструкции, уверенный: не сработает, придется пустить в ход проверенный короткоствольный «кольт»…
Сработало!
Выстрел не грянул – но еще как сработало!
Глеб Бокий – имя его Фима никогда не узнал – рухнул на земляной пол, задергался, глаза полезли из орбит, кровь хлынула горлом… Подергался и затих. Готов.
Удружила наука, подумал Гольдштейн, ни грохота, ни проклятых рикошетов… И тут же, пока не отобрали, опробовал штуку на следующем клиенте. Вернее, на клиентке – была она дочкой врага, маскировавшегося под командарма, да и сама матерая вредительница…
Ничего. Никакого эффекта.
Однозарядный? Вроде старинных дуэльных пистолетов? Фима так и этак вертел загадочное оружие – подфартило вредительнице, подышала пару лишних минут.
Признаков, что можно как-то открыть, как-то зарядить штуку, Фима не обнаружил. Рассмотрел лишь клеймо на рукояти: на фоне восходящего солнца пролетарий замахнулся молотом на какую-то ползучую тварь – не иначе как на гидру контрреволюции. Только солнышко неправильное, треугольное – а лучи как надо, во все стороны. Сверху картиночки полукружьем выбито: «Трест точной механики». А снизу прямая строчка: «Опытное производство».
Тем дело и кончилось. На выходе из подвала невиданное оружие забрали, потом был заслуженный стакан спирта, потом еще один… Через неделю Фима и не вспоминал о странном случае. А через полгода (до белой горячки оставалось совсем чуть) он совершил последнюю экскурсию в подвал, уже без «кольта». И никогда не узнал, что…
…что у Якова Михайловича Юровского было много официальных постов после 17-го года: председатель Уральского ГубЧК, руководитель Гохрана (Государственного Хранилища ценностей при Наркомфине), член коллегий различных наркоматов и депутат всевозможных Советов…
Но мрачную славу Юровскому (под псевдонимом Юзеф его знал лишь узкий круг людей) принесла одна должность: комендант дома особого назначения – «Ипатьевского дома». Цареубийца.
Два других руководящих поста Юровского внимания не привлекали: член правления Треста точной механики и директор завод «Богатырь» – как-то мелко и буднично по сравнению с цареубийством… Никто не задумывался – даже в Капитуле Новой Инквизиции – чем там руководит товарищ Юзеф. Теоретически, ясность мог бы внести Модест Семенович Семаго (заместитель Юровского на обоих постах, занимавшийся всей практической работой) – объяснив, что крайне любопытные технические устройства разрабатывают не только в лабораториях руководимого Бокием Спецотдела…
1938 год стал страшным для Богдана Буланского. На глазах рушилось кропотливо возведенное здание – рушилось долго, больше года – но возводил его Богдан почти двадцать лет!
