— В эти дни — про Робинзона, — солидно откликнулась Соня.
Ого! Образованные детки!
Саньчик сказал:
— Хорошо, что сейчас вечером светло. Можно читать на дворе. А то в доме бабка на это ругается, говорит, что спать не даем…
Я забеспокоился:
— А на меня бабка не заругается? Скажет: появился тут неизвестно кто и откуда…
Они опять заговорили наперебой:
— Да не-е… Она с чужими вежливая…
— Да ее и дома нету…
— Она вахтером работает…
— На круглосуточном дежурстве…
— В общежитии студентов на улице Красина…
Общежитие было мне знакомо — с нашим домом совсем рядом.
— А вы что? Целыми сутками одни живете?
— Почему же одни? — удивилась Соня. — Друг с дружкой.
— И с Бумселем, — добавил Саньчик. И почему-то вздохнул.
Они шли по сторонам и часто брали меня за руки. И быстро поглядывали снизу вверх — будто опасались, что я сейчас передумаю и поспешу домой (где блинчики с морковкой). Саньчик продолжал объяснять:
— А еще у нас есть сосед. За забором. Дядя Кирилл…
— Да! Он нам воду дает из своего колодца, — подтвердила Соня.
— Когда трезвый… — уточнил Саньчик.
— Он довольно часто трезвый, — заметила Соня…
«А куда мы идем?» — подумал я.
Места были вроде бы совсем недалеко от моей улицы, но в то же время — не мои места. То есть я бывал в них очень редко. Просто незачем было ходить здесь. Ну, проскакивал иногда на велосипеде, так, из любопытства, может, раз в году. По правде говоря, мешало еще и опасение: часто посреди улиц гуляли крупные псы — похоже, что бездомные. Правда, вели они себя добродушно, ни разу на меня не гавкнули, но все-таки сидело во мне прежнее опасение («п-прежнее оп-пасение»)… Впрочем, сейчас псов не было. И прохожих не было. Солнечная, пересыпанная желтыми лютиками пустота. Только где-то далеко орал петух.
Бумсель
Свернули в Кольцовский переулок, пошли вдоль осевших в лопухи домов с тяжелой резьбой над окнами. И опять оказались на краю лога. Это было его небольшое ответвление, «аппендикс». В лог, в кленовые заросли уходила кривая деревянная лестница. А из кленов торчали две шиферные крыши, и над ними, на столбе, отражала солнце белая тарелка телеантенны.
Да, в этом месте (которое называлась «ул. Городищенский лог» — табличка на столбе у лестницы) я бывал и раньше, раза два. И думал: «Прямо бразильские фавелы какие-то. Кто здесь живет?» И вот оказалось, что живут мои новые знакомые. С бабкой, псом Бумселем и соседом дядей Кириллом (который иногда трезв).
Саньчик и Соня проскочили вперед, стали спускаться по шатким ступеням. Оглядывались на меня — будто готовы были подхватить, если оступлюсь. Но я старался ступать ловко — не привыкать, мол. Хотя внутри шевелилась боязнь (вроде как у белого человека перед хижинами туземцев).
Слева, из кустов зацветающей черемухи, донесся хриплый лай. Я вздрогнул. Саньчик и Соня заговорил взахлеб:
— Не бойся!
— Это не Бумсель!
— Это Тушкан дяди Кирилла!
— Он на цепи, он не выскочит!
— Да он и не злой, только хриплый!.. Тушкан, тихо ты, тут свои!
Тушкан поверил и умолк.
Лестница привела в зеленую полутень, на заросшую лебедой площадку. Лебеда была влажная. На краю площадки оказалась калитка в изгороди из разномастных досок. Саньчик ударил ее плечом.
За калиткой был довольно просторный двор (а сверху его и не разглядеть). С облезлым домом в три окна, с грядками, с сараем. От крыльца к сараю тянулась веревка, на ней сушились пестрые половики и клетчатая юбка. Саньчик и Соня нырнули под половики, поманили меня, и мы оказались за сараем — между бревенчатой стенкой и покрытым чертополоховой чащей откосом. За стенкой послышались громкие взвизгиванья. Кто-то нетерпеливо скребся в крохотную, как корабельный люк, дверцу.
— Сейчас, сейчас.! — Саньчик выдернул из щеколды сучок. Дверца люка опрокинулась в траву. Из квадратной дыры вылетело что-то… вроде как пушечное ядро, обросшее черной шерстью.
Ядро ликующе верещало и ухитрялось прыгать на грудь сразу Саньчику, Соне и мне. Я был в одну
