Анемичным героям Бондарева – живописцу-патриоту Васильеву и бизнесмену-невозвращенцу Рамзину – выбирать приходилось под дулом авторского императива, почти не перемещаясь вдоль сюжетной оси. Придуманный писателем Правильный Выбор сам набрасывался на этих малокровных персонажей, мешая одному писать картины, а другому – предаваться ностальгии со смертельным исходом.
Герою Шекли, напротив, выбор не мешает – не имеет такой привычки. Космонавт Том Мишкин активен и деятелен. Он сам идет навстречу выбору (выборам), поскольку автор помещает его в свою излюбленную конструкцию – в фантастический «роман большой дороги».
Странствия Мишкина и его верного робота «с твердыми убеждениями и с протестантской этикой» в творчестве Шекли имеют долгую предысторию.
Впервые Шекли испытал эту модель в романе «Обмен разумов», центральный персонаж коего Марвин Флинн, путешествуя с планеты на планету, надеялся воссоединить свою душу с украденным телом. В «Обмене разумов» герой еще мог отлынивать от миссии путника и присаживаться на обочину дороги – в полной уверенности, что тот, кто ему нужен, пройдет мимо, и его можно будет просто окликнуть. В том романе выбор у героя еще небогат – почти как у Рамзина с Васильевым: или погибнуть, или восстановить единство формы и содержания. К счастью, перед Марвином Флинном не стояла проблема соотнесения изгибов собственной судьбы с эволюциями станковой живописи. Тем более Флинна не волновали проблемы адаптации в стране, которую он потерял. Потеря героя Шекли была локальна. И потому финальное обретение тела не колебало никаких основ.
Следующий роман Шекли, «Координаты чудес», построен по тому же принципу романа-путешествия. Только на сей раз в книге рассказывалось о том, как земной мистер Кармоди, потерявший свою планету, домой спешил. Здесь выбор уже не настолько прост: Кармоди требовалось определить пространство («где»), время («когда») и единственную из множества параллельных Земель («которая»). На сей раз Шекли еще дальше отошел от бондаревской первоосновы: Кармоди гораздо менее, чем Флинн, озабочен возможностью неправильного выбора. А в конце книги он уже уверен, что правильного выбора не сделает никогда: главное – процесс, а не результат.
Роман «Выбор» окончательно выпадает за рамки традиционной этики соцреализма. Любой выбор (хороший, плохой, злой) ценен, потому что позволяет герою сделать следующий шаг по лесенке игровой реальности. Если в «Обмене разумов» Искаженный Мир – опасная заповедная территория, куда все боятся попасть, то в «Выборе» весь мир, от первого облачка до последнего гвоздя, выглядит абсолютно ирреальным, зыбким от переполняющих его альтернатив.
Планета у Шекли не зря называется Гармонией: здесь автор впервые изобразил немыслимо фантастическое пространство, которое не аннигилируется и не уничтожает героя, какой бы ход тот ни сделал. За эту находку писателю пришлось заплатить клочковатостью сюжета и схематизмом главного героя. Но выбор того стоит. Шекли выдумал именно ту Вселенную, которая для нас сегодня чаема и идеальна. Вселенную, где итоги выбора (выборов) не вопрос жизни и смерти. Думаю, и сам Юрий Бондарев не откажется провести в этой Вселенной хотя бы уикенд.
С чего начинаются родины
Плюрализм в одной голове – это наш диагноз, причем давний. С некоторых пор человечество стало биться над решением проблемы, как примирить две существующие крайности. Как увязать любовь к родному пепелищу и сладкому запаху дыма отечества с комплексом капитана Кука и неистребимой охотой к перемене мест. Как совместить ностальгическое желание в конце жизни непременно лечь в землю предков с реальной возможностью навсегда оставить свои косточки под бесстрастными чужими созвездьями. Как найти среднее арифметическое между верностью матери-Родине и донельзя прагматической максимой перекати-поля «Где тепло, там и Родина». В пору, когда свобода перемещения в пространстве человека разумного ограничивалась одним-единственным шариком, оставалась слабая надежда на некий промежуточный вариант. При большом желании человек все-таки мог совершить и обратный анабазис, успеть напоследок припасть к корням, погрузиться в истоки и подкоркой осознать, что он – именно этой силы частица.
Писатели-фантасты, напророчив для начала расселение человечества по планетам родной Солнечной системы, постарались сделать вышеназванную проблему неразрешимой. Обратное путешествие к истокам за миллионы километров оказалось едва ли возможным даже чисто технически. Вдобавок уже для второго поколения потенциальных переселенцев праматерь Земля превращалась в туманную абстракцию. Прежняя Родина, становясь сугубо астрономическим понятием, не могла всерьез конкурировать с Новой Родиной – с трудом обретенной и потому еще более дорогой. В данном случае прежний афоризм подвергался понятной корректировке: чувство Родины возникало у колониста не только по отношению к тем планетам, где тепло (Меркурий, Венера), но и к тем, где холодно (Марс, Юпитер и т. д.). Более того. Чем дальше колония отстояла от Солнца, тем короче предполагался процесс адаптации, ибо планету, с которою вместе мерз, вовеки забыть нельзя.
Таким образом, у переселенцев, выбравших другой глобус, Земля в лучшем случае могла ассоциироваться с циолковской люлькой цивилизации – то есть с атрибутом детства человечества, с коим даже классик марксизма призывал расставаться смеясь. Во времена успешной колонизации Солнечной системы понятие земного патриотизма очень быстро обессмысливалось. Даже имея под рукой хороший телескоп, трудно хранить верность затерянной в космосе астрономической абстракции. Если же под патриотизмом подразумевать верность не точке на звездной карте, но биологическому виду, это немедленно порождает новые проблемы. Ибо, с одной стороны, есть шанс, что гуманоидных цивилизаций во Вселенной много и, стало быть, патриотическое единение млекопитающих двуногих, дышащих кислородно-азотной смесью, безразмерно размазывается по Галактике на сотни тысяч парсеков. С другой же – апелляция именно к биологическим отличиям явственно попахивает космическим шовинизмом и может сильно затруднить дальнейшее существование хомо в братской семье всех прочих предполагаемых сапиенсов- негуманоидов.
Вернемся, однако, к колонизации планет Солнечной системы. В романе Сирила Корнблата и Джудит Меррил переселенцы с Земли на холодный Марс давно уже не питают к планете-прародине никаких сыновних (дочерних) чувств. Напротив, метрополия воспринимается колонистами как средоточие порока, как старый мир, финансовыми щупальцами обвивающий мир новый и мешающий спокойному существованию нью-марсиан. Дело в том, что дышать воздухом Красной планеты люди способны лишь благодаря ежедневному приему неких целебных оксеновых таблеток – а эти пилюли изготовляются только на Земле и стоят безумно дорого. Иными словами, в любой момент метрополия способна в прямом смысле перекрыть кислород переселенцам, если те вдруг откажутся плясать под земную дудочку. В такой ситуации можно ожидать послушания стиснув зубы, однако ни о какой любви к отеческим гробам уже речи быть не может. Это завязка сюжета.
Роман «Марс – далекая граница» написан в жанре научно-фантастического детектива. Повествуя о происшествиях, то и дело настигающих бедную колонию (болезни, интриги транспланетных корпораций, исчезновение младенцев и личного имущества, прибытие на Марс с Земли скандально известного писателя и т. п.), Корнблат и Меррил умело дезориентируют читателя. Уже к середине повествования знаток привычных детективных ходов должен догадаться, что почти все несчастья колонистов (исключая разве что визит скандалиста с пишущей машинкой) есть дело рук (лап, манипуляторов, псевдоподий) марсианских аборигенов, которые до поры до времени прячутся в песках и пещерах Красной планеты подальше от людей.
Финал книги знаменует торжество принципов научной фантастики над законами детектива. Малый народец в песках и впрямь существует, однако настроен он исключительно мирно, а не враждебно, все происшествия в конечном счете оказываются недоразумениями. Но главная мысль романа не в этом. Лишь на последних страницах выясняется: упомянутые карлики – никакие не аборигены, но потомки самых-самых первых колонистов. Окружающая среда повлияла на генотип, в результате чего биологические параметры человеческого организма перестали быть константой. Возникло племя младое, незнакомое, привычное к телепатии и – что особенно важно! – способное дышать марсианским воздухом безо всяких таблеток. Такое же перерождение ожидает (со временем) и потомков
