переводчиков с английского на русский. Юрий же Георгиев, опрометчиво взявшись писать сразу на русском, лишил себя подобного прикрытия. Бандиты «предвкушали красивую бойню, окрашенную кровью полицейских». Герой «увидел всю картину измывания над несчастной женщиной». «Выстрелы сотрясли пригородный воздух» – и «еще двое террористов украсили улицу своими телами». Или это все же подстрочник?
Лично к автору больших претензий у меня нет. В принципе каждый дееспособный гражданин имеет право сочинять все что угодно для собственного удовольствия. Главную вину за «оттенки опасности», «свиноподобные носы» и прочие «сферические цилиндры» следует возложить на издателей из «Амальтеи» и «Эксмо», которые не просто вербуют мальчиков-двоечников в «русские Стивены Кинги», но и дурят головы этим бедным юным графоманам, уверяя, будто они – «писатели, ни в чем не уступающие признанным мастерам». («“Лучшее лекарство – смерть” – произведение, которое заставило меня поверить в свои силы и свою звезду», – простодушно признается Георгиев в уже упомянутом предисловии к книге). «Чтение-1» – наглядный пример книжной серии, мертворожденной уже априори и существующей в природе лишь для подтверждения коммерческой истины: покупателя обмануть нетрудно, он сам обманываться рад. Что же касается отдельно взятых писательских амбиций отдельных авторов-волонтеров, то разрушать чужой сон золотой совсем не хочется. Как-то неловко. Достаточно и того, что на конкретный вопрос «Ну как?» ответ будет обтекаемым: «Видишь ли, Юра...»
Всегда есть надежда, что Юра все-таки сам увидит.
Визит отложен до лучших времен
Американской киноакадемии следовало бы переименовать «Оскара» в «Зигмунда» и вручать золотую статуэтку изобретателя психоанализа наиболее отличившимся создателям мистических триллеров и криминальных драм. Усидчивый зритель голливудской продукции твердо усвоил, что наиболее злостные убийцы, маньяки и вервольфы делятся на две категории: на тех, к кому в детстве родители проявляли нечуткость (или нехорошую чуткость – что еще хуже), и тех, в кого уже с раннего детства вселился дьявол («Экзорсист» У. Фридкина, «Омен» Р. Доннера). Малютка первой категории мучительно реагирует на любую мелочь, чтоб через много лет расплатиться за нее с окружающими по-крупному. Юный изверг второго типа, обнаружив в себе адские возможности, не откладывает на будущее пакость, которую можно сделать уже сегодня.
Очевидно, успех подобных фильмов у нашего зрителя был учтен московским прозаиком Анатолием Афанасьевым, который решил создать синтетического антигероя на основе обеих разновидностей дьяволоносцев, – в твердой уверенности, что такое сальто-мортале наверняка «сделает этот роман отечественным бестселлером» (авторское предисловие к книге).
Известные резоны у автора были. Нечто хорророобразное на отечественном материале читателя, пожалуй, могло бы заинтересовать. К тому же как раз в случае Афанасьева смена писательского имиджа свершилась бы незаметно: этого прозаика – невзирая на полудюжину его соцреалистических романов – знали всего несколько критиков, которые с плюшкинским скупердяйством (хранить незачем, но выбросить жалко) числили его в обойме «сорокалетних». Едва ли в лице Анатолия Афанасьева нам явился бы новый Кинг (или Блетти), но уж во всяком случае самый минимум писательского профессионализма плюс знание незамысловатых законов жанра дали бы в сумме среднедобротный образец «того, что в Америке сегодня называют триллером» (опять же предисловие).
Судя по первым двум-трем десяткам страниц, автор поначалу искренне пытался соответствовать обозначенному жанру и изобразить сатаненка Алешу Михайлова в духе голливудского стандарта, обеспечив его дураковатыми родителями и априорными дьявольскими способностями, не от них полученными. Юный антигерой, аттестованный в качестве такового изначально («у него в глазах мрак», «с его детских губ стекал яд», «его злоба была космического закваса»), демонстрирует свое адское естество недолго. Уже на этих начальных страницах сюжет безнадежно запутывается в вязкой манере письма. Рассказчик, словно забыв о законах жанра, им самим над собой поставленных, то и дело притормаживает у обочины фабулы, чтоб поделиться какими-либо глубокомысленными рассуждениями. Первые километры сюжетной магистрали на глазах у читателя превращаются в расползшийся кисель, где даже остроумие не находит себе твердой основы и оскальзывается в ерничество и юродство. В устах пацана 80-х, пусть и с дьявольскими замашками, нафталинная речь Иудушки Головлева («Верно рассуждаете, сударыня. Так я разве по доброй воле? Асенька к сожительству силой принудила» и т. п.) не кажется ни страшноватой, ни даже комичной: просто нелепой. Мелкий бес Алеша не умеет как следует напугать, потому что скучен. Автор готов комментировать любой его поступок с помощью ремарок («в его дружелюбной, обманной повадке таилась угроза всему сущему»), но они уже не имеют реальной силы. Рядовой триллер, созданный средним американским литератором, не застрахован от банальностей; однако в силу экономичности и функциональности жанра общие места проскальзывают быстро и почти незаметно. Триллер, созданный бывшим советским писателем, не смог избавиться от родовой травмы: его болезненно, едва ли не с мистической силой тянет к многословной, унылой обстоятельности. Автор попытался было привить к западному боевику нашу лапидарную детскую страшилку («Девочка в поле гранату нашла» и т. п.), но лаконичность ему не под силу. Пытки, драки, похищения, стрельба – все это гарантированно тонет в пучине ни к чему не обязывающих слов. Героиня, например, не просто любит, а «любит всеми силами своей маленькой, хрупкой, элегантной души». Один только обонятельный ряд способен занимать целые страницы (и «кожа ее пахла сушеной дыней», и «от него пахло рекой», и «от ее щек пахло леденцами», и «от простыней пахло пряным женским теплом», «и пахнет от него всегда честным мужицким потом, как антоновскими яблоками»), что уж говорить о бездонных осязательном и зрительном – тем более – рядах! Юный сатана, явившийся с недружественным визитом, застает такую кипучую потустороннюю деятельность, что не может не стушеваться. Любая гадость в такой обстановке не производит особого впечатления – как лишний плевок на пол в без того замусоренной квартире.
Кроме того, афанасьевскую попытку триллера окончательно пресекла роковая злоба дня. В зарубежном хорроре сатана, как правило, действует в одиночку, а потому бьет точно в цель. Наш же справедливый писатель не имел права списывать перестройку, демократию, гласность и прочие дьявольские вещи на одного мельчайшего беса Алешу, какая бы «космическая злость» у него ни наличествовала. Так в книге возникли в качестве сатаны крупный мафиози Елизар Суренович, меченный вельзевулом Горбачев, черт Ельцин во главе сатанинского демократического кагала, явно потусторонние Попов и Лужков, а также множество сатанят кавказской национальности. На разоблачение этих адских сил приходится тратить десятки и десятки страниц лирических отступлений – в то время как черт Алеша, переминаясь с ноги на ногу, обязан ожидать, когда сюжет вновь подхватит его и понесет.
Впрочем, нет худа без добра. Роман А. Афанасьева, не став триллером и уже тем более не выбившись в бестселлеры, пожалуй, вселяет известный оптимизм. Ясно, что если визит сатаны состоится взаправду, он будет иметь место скорее всего в США или в Западной Европе – то есть в странах, где дьявола уважительно считают «частью той силы, что вечно хочет зла...». И вряд ли сатана рискнет появиться в наших краях: велика вероятность, что у нас тут же покусятся на его свободу воли и примутся классифицировать его по партийности, национальности, политическим пристрастиям и т. д. Это посильнее «Чур меня!» и крестного знамения – никакая нечистая сила не выдержит.
Красная Шапочка и Серый Вервольф
Наверное, в географии все дело. В особом тонком шарме англоязычных названий, американских имен и не нашего антуража. Попробуйте переименовать кинговский Касл-Рок в какой-нибудь Балашов Саратовской области – и саспенс немедленно сморщится, истает, станет тряпочкой, словно воздушный шарик Винни-Пуха, напоровшийся на сучок. На наших просторах слишком много противоестественного, чтобы хватило места на что-то сверхъестественное. Поэт Олег Чухонцев, сочинивший вдруг предисловие к тексту А. Биргера (неисповедимы пути Господни), застенчиво признался в любви к «готическому» направлению приключенческого романа и тут же сообщил, будто «По ту сторону волков» находится «на полпути от криминальной повести к готической». Это вполне поэтичное утверждение верно,
