Мы целый день «совались» в чужие калитки, одевая и снимая просительно кисло-сладкие улыбочки и выставляя свои кандидатуры на роль квартирантов, и целый день получали в ответ периодически вежливые, насмешливые, подозрительно-злобные иногда сочувственные и прочие – НЕТ.
Нередко отказы сопровождались злобным лаем разномастных собак, начиная грозными овчарками и кончая наглыми болонками с занавешенными глазами.
Мы были уставшими, потными, целый день не ели, хотя имели в сумке белый батон и начавшее таять сливочное масло.
Наша самая заветная мечта в тот момент была забраться с отёкшими ногами на несравненный пружинный матрас, положить масло на батон и лопать это блаженство, представляя себе как после этого растянемся во всю длину на этом ложе, избавившись от чемоданчика и сумки, которые он целый день бессменно таскал.
Мы были на пороге счастья…..но мешало этому счастью как раз отсутствие порога, а также дверей, поэтому не в меру говорливая крупногабаритная хозяйка в кофте, юбке и платке, как маятник сновала около нашего матраца, ненавязчиво внушая нам длинный список наших обязанностей и ничего не упоминая о наших правах.
Мы невежливо молчали, заняв рты вожделенным батоном с натуральным сливочным маслом, которое подтаяв, было ещё вкуснее, пропитывая белую мякоть свежего хлеба.
Когда она появилась примерно в двадцатый раз за первые полчаса нашей аренды жилой площади и заявила, что я должна мыть пол не только в нашей «комнате», но и в той части, которая предшествует ей, так как мы будем проходить через это пространство до того, как доберёмся до своего матраса, мой дорогой как раз проглотил очередной кусок батона и очень некстати показал себя любящим мужем.
Он хотел остаться наедине со мной, и чем быстрей, тем лучше!
Поэтому в его голосе угадывалось раздражение, когда он произнёс реплику неудачную по форме и неприемлемую для данной особы по содержанию.
Он сказал: «Извините, но моя жена учится в мединституте, у неё всегда должны быть мягкие и чистые руки, поэтому она никогда не моет полов! Может быть, я иногда буду мыть».
Надо сказать, что полов я не мыла только потому, что не имела оных.
Позже я продолжала учиться в мединституте и с большим успехом мыла полы, стирала пелёнки, готовила пищу и мыла посуду, включая кастрюли. Но тогда его речь, полная любви ко мне, вызвала в старухе взрыв ненависти и негодования.
Она остановилась, как будто получила пощёчину, поджала губы и прошипела: 'Не нужны мне такие квартиранты! Ишь, расселись на диване! (Она имела в виду матрац)
Забирайте свой жидовский чемоданчик и уходите!'
Я похолодела.
Батон, смазанный маслом, застрял в горле и не шёл ни туда, ни обратно.
Туда из-за спазма, обратно из-за голода.
Я его всё-таки судорожно проглотила и самоотверженно завопила:
«Не слушайте его! Я буду мыть полы!»
Поджатые губы не растянулись в улыбку. Моё смирение только добавило уверенности и злости.
Шипение перешло в крик.
– Евреи, они завсегда евреи, пили нашу кровушку и в золоте ходили!
Пошли отсюда! Я помою полы, чтобы духу жидовского не было!'
Я хныкала, и в отчаянии умоляла её подождать хотя бы до завтра, когда я вернусь с института, а он с работы.
Видя мой жалкий вид, она всё больше воодушевлялась и готова была выкинуть наше «имущество».
О мужчине мы как-то забыли и не замечали выражения его лица, иначе мы бы, наверное, вели себя несколько иначе: я – поуверенней, а она – помягче.
Он бесцеремонно лежал, кощунственно положив ноги в пыльных туфлях на «диван» а руки за голову.
– Пошла вон! – очень тихо и спокойно заорал он – а то выкину в окно!
Не было в нашем «аппендиксе» окна, но обещание было гораздо убедительней, чем мои беспомощные попытки отыскать сердце в этой груде мяса.
Она молча повиновалась и больше не возникала, предоставив ему возможность расслабить челюсти, снять пыльные туфли с себя и с меня, а заодно и всё остальное, чтобы, несмотря на стресс и необходимость завтра снова беспокоить собак за чужими калитками, использовать сегодня единственную возможность снова стать счастливыми…
Утром мы с сожалением сползли с матраса, так хорошо послужившего нам обеденным столом и ложем любви и вернулись к «суровой действительности» именуемой жизнью, которую вернее было бы назвать борьбой за существование, если бы не наша любовь и молодость, которые делали эту жизнь, несмотря ни на что, счастливой!
Виталий зашёл к ближайшим соседям, рассказал им, не жалея красок, всю историю, которая должна была прославить нашу ведьму на весь Гоголевский переулок.
Соседи были очарованы его обаянием и возможностью насолить вредной соседке, поэтому разрешили ему оставить до вечера чемоданчик, вмещавший всё наше богатство.
Я первый день отправилась в Минский медицинский институт, а он на камвольный комбинат.
