Ворона будет каркать по радио, Сорока – собирать сплетни, т. е. новости. Обезьян пошлём на телевидение, чтобы подражали, кому мы прикажем и повторяли с нашего голоса то, что мы прикажем.
Им могут помогать в роли дикторов Цветные Говорящие Попугаи.
– Ну, кто там ещё остался? – Спросил Лев.
– Писатели и поэты – Осклабился, хихикая, Шакал.
– На роль этих, тащи пресмыкающихся! Змеи, ужи, ящерицы! – Злобно рявкнул президент.
– Черепаху определи в философы, сидит, понимаешь, 300 лет в своём панцире, как в бочке!
– Может Черепаху лучше в историки? – Опасливо завилял хвостом и задом Шакал. —300 лет!! Всё знает, всё помнит!
– Нет! – Лев трахнул лапой по пню. – В историки волоки сюда побольше белок.
Только они могут создать миллионы «загадок истории», заметая следы хвостом.
Только они могут так закопать исторические документы, чтобы не было опасений, что их найдут.
– Вы гений, Мой Президент! – Завилял всем телом шакал. – У нас всё как у людей!
Мы артисты-реалисты! Таких историков, как Белки, в случае чего и сожрать потом можно…– Мечтательно зацокал он языком и, осмелев, поинтересовался кто будет приглашён на роль врачей.
– Врачи!? – Лев поморщил шкуру. – Начнут вмешиваться в природу, выдумывать яды, которые принесут больше вреда, чем пользы? Обойдёмся без них. Разрешаю Шакалам и Волкам в свободное от работы время, исполнять роль санитаров леса…с широкими полномочиями!
Лев удовлетворённо потянулся, хищно посмотрел вокруг и облизнулся: – Ну, теперь всё?
– Нет… – промямлил Шакал, угодливо извиваясь, ритмично ёрзая и учащенно дыша.
– У них ещё есть… эти… ну как их… прости… тут… ки-ки-ки…– хихикал, ерзая, Шакал.
– Проститутки? На эти роли никого приглашать не надо, эти роли будут играть все, по ходу всего спектакля!
Теперь осталось пригласить побольше зверья в массовки, на роль НАРОДА.
Лучше всего пригони для этого кроликов и зайцев. У них длинные уши и короткая память. Они трусливы, доверчивы и хорошо плодятся.
Даже в неволе!
Итак, пять лет, я проработала медицинской сестрой в больнице для душевнобольных.
Чем же для меня были эти пять лет?
После возвращения из дома отдыха «Виженка», я не могла больше жить у добрейшей тёти Рейзолы и дяди Нёмы.
Я сняла комнату на той самой тихой улице, где потом произошло прощание с моим несчастным пациентом-наркоманом, и вновь вынуждена была жить самостоятельно на свою «огромную» зарплату медсестры (58 рублей).
Моё, отложенное до 18 лет детство, на этом закончилось окончательно.
Причиной была первая любовь, подобная той, что описана в «Песне Песней»
Мне вообще, начиная с трёх лет, не везёт в жизни, а в любви – особенно!
Сплошные мечты, надежды, страдания, разочарования и чуть-чуть придуманного счастья, всегда окрашенного в печальные тона.
Пинчик приходил ко мне домой, мы продолжали любить друг друга, но сознавая, что мы никогда не будем вместе, и, примирившись с этим, мы старались как-то бороться с этим чувством.
Мы пробовали не встречаться месяцами.
Я ходила в ДКА на танцы и возвращалась с провожатыми, которые бесследно исчезали, убедившись, что моя внешность обманчива и «скоропостижной» любви не получается.
А мой любимый Пинчик стоял иногда под дождём и ждал, чтобы увидеть меня хоть издали.
Потом, настрадавшись и убедившись, что разлука с обоюдного согласия ничего не меняет, мы переставали сопротивляться, решали, что мы никому не приносим вреда и начинали всё сначала.
Я бросала опостылевшие танцы, а он прогулки с Жоржиком, и мы сидели в садике около дома, где я жила и целыми вечерами целовались.
И это было прекрасное время, хотя и омрачённое безысходностью.
Потом наступила настоящая разлука, когда он поехал в другой город и поступил в стоматологический институт, а я осталась одна.
Я поняла, как всё опустело, во мне и вокруг.
От всего тошнило: психбольница, танцы, Кобылянская, кавалеры – домогатели, тоска, слезы, надежды.
И всё равно одна!
Работала и содержала себя. Во время работы ела в психбольнице, дома старалась, есть меньше.
Все сэкономленные деньги тратила на платья.
