Кэролайн в первый раз с тех пор, как села за туалетный столик, взглянула на себя в зеркало. Мягкие таинственные кружевные волны обрамляли ее лицо, не затеняя в то же время блеск ее волос. Бриллиантовая тиара венчала ее голову. Это украшение удивительно шло к ее изящной стройной шее и подчеркивало ее манеру гордо поднимать подбородок. Оно придавало ей царственный вид.
Да, она была прекрасна, но было нечто большее, чем красота, в глубине ее глаз, в ее вздрагивающих нежных губах. Это было лицо девушки, оказавшейся на перепутье жизненных дорог, вступающей в пору женственности со всеми ее тайнами.
Откровения, увиденные ею на собственном лице, на секунду заставили Кэролайн закрыть глаза. Торжествующая и смятенная, полуребенок-полуженщина, где-то между небом и землей, она все же ощущала уверенность в себе, уверенность, дарованную самой сильной из всех человеческих страстей.
— Который теперь час?
Мария взглянула на часы на камине.
— Без одной-двух минут полночь, миледи.
Не успела она договорить, как раздался громкий стук в дверь. Мария открыла ее: на пороге стоял Джеймс.
Сознавая торжественность момента, он был серьезен и даже ни разу ей не подмигнул.
— Его светлость шлет вам поклон. Он ожидает вашу светлость внизу.
Мария закрыла дверь и повернулась к Кэролайн.
Слезы уже давно стояли в ее глазах, но теперь, при взгляде на свою госпожу, она откровенно расплакалась:
— О миледи, миледи!
— Утри слезы, Мария, — спокойно сказала Кэролайн. — Ступай в часовню, я хочу, чтобы ты видела церемонию. Я последую за тобой тотчас же.
— Да, миледи, — прорыдала Мария, — но кто поведет вас к алтарю? О, если бы только его светлость господин маркиз был здесь! И что он только скажет, пропустив самый важный день в вашей жизни?
Кэролайн положила ей руку на плечо.
— Я больше всего хотела бы, чтобы папа и мама были здесь, но раз уж их нет, пожелай ты мне счастья, Мария.
— О миледи, я желаю вам самого большого счастья в мире, вы же знаете, — рыдала Мария, утирая глаза концом передника.
— Тогда поторопись, — сказала Кэролайн, и Мария послушно вышла, оставив ее одну.
Минуту Кэролайн неподвижно стояла посредине комнаты. Затем она опустилась на колени возле постели. Сжав руки и закрыв глаза, она повторяла простые молитвы, которые с детства читала каждый вечер. Она молилась тихо, забыв обо всем, и когда закончила, то вдруг почувствовала умиротворение и спокойную уверенность, которая, она знала, ей не изменит.
Она вышла из спальни и медленно пошла по коридору. В тишине слышен был только шелест ее платья и шуршание кружевной вуали, касавшейся ковра. Подойдя к главной лестнице, она остановилась и взглянула вниз: там, в холле, уже дожидался ее лорд Брекон.
Спускаясь, она чувствовала, что он наблюдает за ней, но, когда она подошла к нему, лицо его было непроницаемо. В этот момент он показался ей совсем незнакомым. Она не услышала от него ни слова привета, не увидела улыбки, и, когда он, поклонившись, подал ей руку, Кэролайн поняла, что он все еще в гневе.
Молча они пересекли холл и свернули по коридору мимо столовой, пройдя в ту часть замка, куда Кэролайн не отваживалась заглядывать раньше. Свечи были зажжены и горели ярким пламенем на всем их пути. По обе стороны коридора выстроились лакеи, одетые в ливреи. Вскоре Кэролайн услышала в отдалении приглушенный гул голосов, бормотание, перешептывание и поняла, что собравшиеся в часовне гости ожидали их.
Она не ошиблась. Лакеи распахнули высокие двойные двери, зазвучал орган, и Кэролайн увидела, что в узком каменном сооружении собрались все гости лорда Брекона. Одни теснились на дубовых скамьях, другие стояли вдоль стен, кое-кто небрежно опирался на мраморные надгробия и монументы. Прислуга столпилась на галерее: чепчики и пудреные парики выделялись белыми пятнами на фоне тяжелых потолочных балок.
В какой-то момент Кэролайн чуть не отпрянула назад под волной обращенных к ней любопытных взглядов. Ее рука, лежавшая на рукаве лорда Брекона, дрогнула, однако, словно не заметив этого, он неумолимо вел ее вперед.
В часовне было мрачно, несмотря на золотые канделябры с дюжиной свечей в каждом, стоящие по обе стороны алтаря. Было холодно, сыро и пахло пылью и плесенью, так что Кэролайн с трудом могла дышать.
Когда лорд Брекон подвел ее к алтарю, где ожидал их епископ со своим личным капелланом, Кэролайн взглянула на окно за алтарем, и оно показалось ей завешенным грязными занавесками. Приглядевшись, она увидела, что это паутина, темно-серая паутина, свисавшая как порванное кружево с балок крыши, окутывая каменные арки и витражи, облекая в нищенские лохмотья резных ангелов на алтаре.
Атмосфера была призрачной и жуткой.
Кэролайн, оказавшись у ступеней алтаря, повернулась спиной к собравшимся, и ей показалось, что и она, и лорд Брекон, и епископ представляли собой живые картины, которым, как и всему живому, угрожала опасность обратиться в прах.
Кэролайн с особой ясностью замечала мельчайшие подробности: блеск серебряного креста, который, видимо, кто-то поспешно вычистил, свежесть отделанного кружевом покрова, контрастирующая с потускневшей вышивкой алтарной завесы с выбившимся золотым шитьем и крошечными дырочками в пурпуре, словно проеденными молью. Пол был грязен, но атлас подушечек для коленопреклонения сверкал белизной.
В тишине громко зазвучал голос епископа. И снова Кэролайн следила, как завороженная, за церемонией, и ей казалось, что все это происходит не с ней, а с кем-то другим. Она видела себя, бледную, но спокойную рядом с лордом Бреконом, слышала свой ясный отчетливый голос, не спеша произносящий нужные слова, видела, как епископ своей пухлой рукой вложил ее белые, бесчувственные, словно восковые, пальцы в руку ее жениха.
Словно во сне до нее донесся голос лорда Брекона: , — Я, Сеймур Беркли Фредерик Александр Тревик, беру тебя, Кэролайн Юстина, в жены, чтобы пребывать с тобой в богатстве и бедности, в здоровье и болезни, любить и беречь, пока смерть не разлучит нас, согласно божьему завет)7, и в этом я обещаюсь тебе.
Он говорил твердо и громко, но голос его показался Кэролайн более холодным, чем атмосфера в часовне. От его слов Кэролайн охватила дрожь, но в то же время все происходило как бы и не с ней, и дрожь испытывала не она, но какая-то другая женщина, носившая ее имя, говорившая ее голосом, но переставшая что-либо ощущать застывшим сердцем.
Кэролайн протянула левую руку, и лорд Брекон надел ей на средний палец кольцо, не обручальное кольцо, а перстень-печатку, который он снял с мизинца. Печатка представляла собой гравированный по изумруду герб. Кольцо было ей велико, так что ей пришлось согнуть палец, чтобы оно не соскользнуло.
Служба кончилась, и молодые опустились на колени принять благословение епископа. Орган заиграл свадебный марш, и Кэролайн с лордом Бреконом двинулись навстречу своим гостям. Не успели они дойти до двери, как гости тут же окружили их плотным кольцом. Мужчины хлопали лорда Брекона по плечу, незнакомые женщины целовали Кэролайн и заговаривали с ней фамильярно-дружеским тоном.
Наконец они вернулись в бальный зал. Подали шампанское. Было такое множество тостов и пожеланий счастья, на которые необходимо было отвечать, что Кэролайн казалось — это никогда не кончится.
Играла музыка, но никто не пожелал танцевать. Гости с бокалами в руках предпочитали болтать и шуметь. Губы Кэролайн онемели от улыбок, а все ее тело ломило от усталости.
Она стояла рядом с лордом Бреконом, но их как будто разделяло расстояние в сотни миль. Он ни разу не обратился к ней, даже не взглянул на нее. Наконец кое-кто из гостей постарше стал прощаться. Ко входу подкатывали их экипажи, и они, один за одним, снова подходили с добрыми пожеланиями, пожимали руку лорду Брекону и целовали пальцы Кэролайн. Она заметила, что многие гости вернулись в игорную, среди них
