— Вы можете назвать мне ваше имя?
— Пьер Вальмон, — ответил он, — но боюсь, оно вам мало что скажет.
— Вы пишите для «Плюм»?
— Я соредактор этого журнала.
— Это один из журналов, который мне хотелось бы приобрести, пока я в Париже.
— Я пришлю вам экземпляр, или лучше — я вам его принесу.
— Спасибо, мне бы очень этого хотелось.
— Чтобы я вам его принес?
Девушку слегка смутило выражение, которое появилось в его глазах. Он не имеет права так оценивающе и смело на нее смотреть, — это Ваде не понравилось.
— Думаю, господин Вальмон, мы вряд ли снова с вами увидимся. Я приехала в Париж ненадолго.
— Что вы собираетесь делать в Париже?
— Хочу посмотреть то, что смогу, — очень непосредственно ответила Вада, — но боюсь, мне не удастся увидеть все, о чем я мечтала.
— А что вы хотите увидеть больше всего? Вада немного подумала и совершенно искренне сказала:
— Прежде всего мне бы хотелось услышать символистов. Я раньше немного читала об их поэзии и видела обзоры в американских газетах.
Она на мгновение умолкла и мечтательно добавила:
— Но совсем другое дело встретить или услышать поэта.
Пьер Вальмон промолчал, а девушка спросила:
— Вы пишете стихи?
— Немного. Но думаю, они довольно слабые. Так же, как мои коллеги, я читал свои стихи в «Солей д'Ор»— там собираются символисты.
— Где это? — с придыханием спросила Вада.
— В подвале кафе на площади Святого Михаила. Поэты и художники стали там встречаться всего несколько лет назад благодаря Леону Дешану — поэту и основателю журнала «Плюм».
— А что делают поэты, когда собираются вместе?
— Не только поэты, но и музыканты, певцы, все, кто считает себя символистом, читают стихи, поют, слушают и исполняют музыку — для всех, кто приходит их слушать.
— Звучит очень заманчиво! — возбужденно сказала Вада.
— Иногда такие мастера, как Жан Мореа или Верлен, читают свои последние стихи. Когда публика перестает слушать, начинается дискуссия, обмен мнениями, — это очень полезно для творчества.
— Как это должно быть интересно и по-настоящему замечательно! — воскликнула Вада. Немного поколебавшись, она спросила:
— Как вы думаете, мне можно туда пойти? Только чтобы увидеть поэтов. Я этого хочу больше всего на свете!
— Ну конечно, можно! — ответил Пьер Вальмон. — Я приглашу вас, если вы со мной пойдете.
Внезапно оба умолкли.
Все происходило так, будто Вада, обсуждая с ним эту тему, не понимала, куда ее может завести подобный разговор.
От его последних слов девушка, казалось, вздрогнула.
«О, это невозможно, совершенно невозможно!»
Но другой, словно ей не принадлежавший голос, исходивший от кого-то еще, ответил:
— Я была бы очень, очень… вам благодарна, если бы могла пойти туда… с вами.
Глава 4
Вада стояла у раскрытого платяного шкафа, пытаясь выбрать, что же надеть.
Это было не просто. Когда она застенчиво спросила Пьера Вальмона, как ей следует одеться, он заметил:
— Надевайте все, что угодно, и не думайте, что символисты носят только красивую и изящную одежду.
Его глаза смеялись, и Вада поняла, что ее озабоченность тем, как она будет выглядеть, его забавляет.
И все же ей не хотелось выделяться и быть экстравагантной, — а так бы, наверное, и случилось, если бы она появилась в своем вечернем туалете.
Еще одно затруднение было связано с Чэрити.
К тому времени, когда она вернулась из магазина, Пьер Вальмон уже ушел, и если бы Чэрити была более наблюдательна, она бы обязательно заметила, что Вада слегка раскраснелась и возбуждена.
Но после того, как служанка рассказала ей довольно длинную историю о том, как нелегко было найти нужные нитки, девушка будто мимоходом сказала:
— Между прочим, когда ты ушла, ко мне зашли друзья мисс Спарлинг, и мы собираемся сегодня вечером вместе поужинать.
Чэрити восприняла это без всякого удивления и комментариев.
Вада не могла не отметить, что ложь, которую она себе позволила впервые в жизни, удалась ей очень легко.
Со своей старой служанкой Вада предпочла бы быть открытой и откровенной, она знала ее с детства и была к ней очень привязана. В то же время она прекрасно представляла, в какой ужас пришла бы Чэрити, услышав правду. В душе Вада совсем не одобряла свое поведение.
Она сама удивлялась, как могла поступить столь опрометчиво и безрассудно, пообещав поужинать и провести вечер с незнакомым мужчиной, который вторгся в ее гостиную, чтобы выудить сведения о ставшей легендой мисс Хольц, и к тому же назвался журналистом.
Тем не менее Вада призналась себе, что выбора у нее не было.
Даже если бы она встретила друзей Нэнси Спарлинг, вряд ли кто-нибудь из них повел ее в Латинский квартал.
Она очень любила поэзию, хотя ее учителя слишком мало времени уделяли стихам, а среди знакомых Вады в Америке никто ничего хорошего не говорил о Латинском квартале Парижа.
Монмартр стал необычайно модным. Его кабаре все больше притягивали иностранцев, мечтавших приобщиться к богеме и ставших здесь завсегдатаями. Но он был известен также своими крайностями. И конечно, не считался подходящим местом для юных американок, только что начинающих выходить в свет.
Те немногие американские журналы, которые иногда писали о жизни этого парижского района, утверждали, что он притягивает анархистов, беспокоивших людей во всех столицах мира.
Сообщалось также, что художники самых новаторских направлений и поддерживающие их бунтарски настроенные студенты — и тех и других темпераментно и пылко осуждали все, кто причислял себя к традиционному искусству, — всегда собирались на Левом берегу.
Вада признавалась себе, что Латинский квартал ее восхищает и возбуждает любопытство.
Она уже знала, что он стал гостеприимным прибежищем для молодых провинциалов и иностранцев, приезжавших в Париж сочинять стихи, писать картины и пытаться преобразовать мир.
Но никогда в жизни, с волнением подумала Вада, она даже не могла предположить, что однажды ей представится случай туда пойти.
Девушка очень сомневалась, что Нэнси Спарлинг повела ее хотя бы побродить по Монмартру, и, переодеваясь, Вада думала, что ее спутница никогда бы не предложила ей поехать в «Солей Д'Ор».
«А что бы на это сказала мама?»— спросила себя Вада.
Она увидела свое отражение в удлиненном зеркале на дверце шкафа — себя, стройную и элегантную в прекрасном, из тончайшего кружева белье.
«Что бы ни сказала мама, — решила Вала, — это мой первый и последний, мой единственный шанс побывать в таком месте и встретиться с поэтами».
Она прекрасно понимала, что когда станет герцогиней, даже простое упоминание о Латинском квартале вызовет изумление окружающих и несомненно заслужит укоры и упреки со стороны ее будущего мужа, если он действительно окажется таким, как она его представляет.
