Андре пошел к выходу из сада и, дойдя до него, обнаружил, что девушка идет за ним, но очень медленно, еле переставляя ноги.
Пробравшись через кусты, Андре подошел к дому и подождал, пока она присоединится к нему.
— Я виноват и прошу извинения, — еще раз сказал он.
— Но… мне не за что прощать вас.
— Как раз есть за что, — возразил Андре. — Я вел себя отвратительно, теперь я это хорошо понимаю. Вы — монахиня и к тому же вы у меня в гостях.
— Я не хочу, чтобы вы… упрекали себя, — сказала девушка. — Я сама во всем виновата. Мне не следовало приходить сюда, но вы говорили об этом, как… как об увлекательном приключении.
— Так оно и должно было быть.
Андре крепко сжал губы, точно для того, чтобы сдержать еще какие-то рвущиеся у него из души слова.
Он действительно был в ужасе и смятении от собственного поведения.
Как он мог говорить ей все это? Как посмел он огорчить ее, зная, что любовь их заведомо обречена, а значит, не имеет права на существование?
«Я должен уехать», — сказал себе Андре.
Монахиня, будто прочитав его мысли, неуверенно спросила:
— Увижу ли я вас снова?
— Сомневаюсь, — ответил Андре. — Теперь я чувствую, что чем скорее я вернусь к своей нормальной жизни и обрету душевный покой, тем будет лучше для нас обоих.
Она издала тихий возглас:
— Вы обиделись, и вы… несчастны, а я… я не хочу, чтобы так было!
— Вы очень добры и великодушны, — заметил Андре. — Все, что произошло, случилось по моей вине, и единственное, в чем вы можете упрекать себя, — так это в том, что вы так восхитительно прекрасны, что человек не может этого вынести и теряет из-за вас голову!
Андре произнес последнюю фразу с легкой и грустной иронией, зная, однако, что насмешливый тон заденет девушку.
— Мне очень… жаль, — снова сказала монахиня.
Андре взглянул в ее глаза, и вся его горечь вдруг куда-то исчезла.
Он с новой силой почувствовал, какую необыкновенную власть она имеет над ним, — каждым своим нервом, каждой клеточкой своего тела он тянулся к ней, словно отвечая на зов, неслышный, но непреодолимый.
— Конечно, с вашей точки зрения это должно показаться диким, — тихо произнес Андре. — При других обстоятельствах я многое мог бы сказать, но сейчас самое лучшее и самое правильное, что я могу сделать, — это хранить молчание.
— Но п-почему? — спросила она.
— Почему? — откликнулся Андре. — Вы и сами знаете ответ на этот вопрос, мне он, к сожалению, тоже хорошо известен. Мы не можем быть вместе, и было бы напрасной пыткой продолжать наши встречи; они не принесут нам ничего, кроме страдания. Чувствовать так, как чувствуем мы, и знать, что наше чувство бесправно, что мы должны забыть друг друга, — нет, мы не можем так мучиться!
Он увидел в ее глазах боль, и на мгновение в голове его промелькнула мысль, что, не будь она монахиней, он мог бы сделать ее своей любовницей.
Они могли бы вместе путешествовать по всему миру; но Андре в ту же секунду понял оскорбительность одного только предположения о такой возможности: оно бросало тень на ту чистоту и невинность, которая, словно нимб волшебного, ослепительного света, озаряла все ее существо.
Дело было не только в том, что она монахиня; было в ней что-то столь высокое, неземное, что Андре не сомневался — она несравненно наивнее любой девушки ее возраста в Америке или Англии.
Разумеется, ничего не зная об отношениях между мужчиной и женщиной, она боялась его не как мужчину, который может попытаться подчинить ее своим нечистым желаниям, а просто как разбойника, который, возможно, хочет убить ее, а это не совсем одно и то же.
Андре перевел дыхание.
Ему показалось, что он сразу вдруг постарел на много лет и стал неизмеримо мудрее и опытнее.
— Послушайте, что я скажу вам, моя маленькая Святая с Птицами, — начал он, — мне хотелось бы, чтобы вы пообещали мне забыть все то, что произошло между нами с того момента, как вы согласились со мной позавтракать и мы смеялись, поедая все те вкусные вещи, которые приготовил для нас Тома. — Девушка смотрела на него не отрываясь, а он продолжал:
— Забыть все, кроме того, что это было маленькое невинное приключение, которое обоим нам доставило некоторую радость. Просто вы ненадолго отлучились из-под сени вашего надежного крова, из того дома, который вы на всю жизнь выбрали себе пристанищем. — По мере того, как Андре говорил, голос его становился глуше, в нем зазвучали более сокровенные ноты:
— Я хочу также, чтобы вы пообещали мне еще кое-что.
— Что же это? — спросила девушка.
— Что вы никогда, понимаете, никогда, не согласитесь остаться наедине с каким-нибудь мужчиной так, как вы согласились остаться со мной.
Глаза ее широко раскрылись, и Андре почувствовал, что она не понимает, почему он просит ее об этом. Не дожидаясь вопроса, он объяснил сам:
— Ваша прелесть, ваша чудная красота, ваше очарование слишком волнуют и смущают ум, чтобы вы могли позволить себе так рисковать. Вы понимаете, что я хочу сказать?
— Я… Думаю, что да, — едва слышно прошептала она.
— Я сам вел себя не лучшим образом и считаю, что мое поведение достойно всяческого осуждения, но другой человек может повести себя гораздо хуже, и вы никак не сможете помешать ему.
Краска залила ее щеки, она выглядела такой юной и беззащитной!
Андре снова почувствовал, как трудно ему удержаться и не обнять ее, не прижать к себе, утешая, уговаривая ничего не бояться, обещая, что он всегда, всю свою жизнь, будет защищать ее.
Но тут он спросил себя, от кого же он должен ее защищать, кроме как от себя самого?
Он знал, что навсегда запомнит эту минуту: восхитительная девушка в белом платье среди моря прекрасных цветов.
Андре заметил, что чуть ли не у самых ее ног растет множество белоснежных калл; нежные, полупрозрачные лепестки лилий выглядывали из темно-зеленых листьев; это были цветы чистоты и невинности, цветы Мадонны.
Ни словом, ни каким-либо недостойным поступком он никогда не посмеет оскорбить это чистое, светлое создание.
Он долго не отрываясь смотрел в ее лицо, потом опустился на одно колено и, взяв ее руку, поднес ее к губам.
— Простите меня! — сказал он дрогнувшим голосом. — Я останусь вашим преданным и покорным слугой, и когда-нибудь, возможно, вы поймете, чего мне стоило повести себя сегодня должным образом, так, как требовали от меня долг и честь.
— Вы… вы не должны стоять передо мной на коленях, — совсем тихо, испуганно прошептала монахиня.
— Я стою перед вами на коленях, потому что я люблю вас и преклоняюсь перед вами, — ответил Андре. — Где бы я ни был, что бы ни случилось со мной в жизни, вы всегда будете со мной, в моем сердце, моя единственная Святая с Птицами. Святая, которая снискала мне благословение Божие, прочитав благодарственную молитву. — Андре еще раз поцеловал ее руку и встал. — Пойдемте, — сказал он мягко, — я провожу вас.
Они пошли к двери, ведущей в дом, и, следуя рядом с девушкой, Андре чувствовал себя так, словно за один час он прожил долгие-долгие годы и перенес множество тяжких испытаний; он ощущал себя бесконечно усталым и разбитым.
Он убеждал себя, что все это — сон и не правда, однако это была правда и действительность: чувства его были необыкновенно остры, они исходили из самой глубины его души.
