Он любил эту юную монахиню, которую видел всего лишь два раза в своей жизни, и любовь его была столь всепоглощающей, столь огромной и неодолимой, что сомнений быть не могло — он навсегда потерял свое сердце.
Они прошли мимо дома и уже вышли к тропинке, которая уводила в лес, когда Тома, появившийся в эту минуту на балконе, позвал:
— Мосье! Андре обернулся.
— В чем дело, Тома?
— Мосье, подождите!
Андре недоумевающе смотрел на негра, удивляясь, что могло прийти тому в голову.
Неф быстро сбежал по ступенькам, и Андре увидел у него в руках небольшую мисочку; через руку его было перекинуто чистое белое полотенце.
— Это еще что такое, Тома? — спросил Андре, с трудом скрывая свое раздражение.
— Леди вымыть руки, — объяснил слуга, протягивая мисочку девушке.
Андре вспомнил, что, после того как они позавтракали и съели сладкую кукурузу, он дал гостье свой платок, чтобы вытереть пальцы.
Он подумал, что Тома с некоторым опозданием вспомнил все-таки, что ему следовало приготовить им мисочки для омовения рук после еды; правда, в хозяйстве их не было подобной посуды, но ради такого случая стоило постараться.
Монахиня ласково улыбнулась негру:
— Спасибо, Тома. С вашей стороны было очень мило позаботиться об этом.
Она погрузила в воду свои пальцы, затем потянулась за полотенцем.
Слуга подал девушке полотенце, и она, вытерев руки, вернула его негру.
Тома взял полотенце и протянул мисочку Андре.
— Мне кажется, это лишнее… — начал было тот, но тут же оборвал себя на полуслове, подумав, что негр может обидеться, если он не выполнит его маленькой просьбы, не оценит его внимания и заботы. Андре пополоскал в воде пальцы и, вытерев их, поблагодарил слугу:
— Спасибо, Тома, ты очень любезен.
Затем повернулся, собираясь идти.
— Мосье!
— Что еще? — нетерпеливо спросил Андре.
— Посмотрите на пальцы леди, — ответил негр. — И посмотрите на ваши собственные, мосье!
Андре удивленно взглянул на него, потом перевел взгляд вниз, на свои руки.
В первую минуту он не мог понять, что, собственно, он должен там найти. Затем вдруг понял, что не только лунки его ногтей, но даже и их кончики побелели, краска сошла с них!
Он смотрел на них, совершенно ошеломленный, не в силах ни шелохнуться, ни произнести хоть слово.
Потом он заметил, что Тома не отрывает глаз от пальцев монахини, и сама она тоже смотрит на них, удивленно раскрыв глаза.
Темные полукружия — признак того, что в жилах ее течет смешанная кровь, — исчезли!
Глава 6
Сначала Андре даже не понял, что произошло; он просто стоял и, онемев, потрясение смотрел на девушку. Она подняла глаза и тоже взглянула на него.
Казалось, от нее исходил свет, вся ее тонкая фигурка была окружена ослепительным, сияющим ореолом. Андре разжал наконец губы.
— Вы — Сона! — только и мог произнести он, и собственный голос показался ему чужим.
Он чувствовал, как трудно ей отвечать, и в то же время на лице ее он заметил какое-то непонятное выражение, которого он не мог пока объяснить.
Наконец она собралась с силами и сказала нерешительно, дрожащим голосом:
— Д-да, я… Сона, а в-вы не мулат!
— Да, я — граф де Вийяре, теперь, после смерти моего дяди.
Андре увидел, каким лучистым светом засияли глаза девушки. Потом, внезапно охрипнув, голосом, который будто бы доходил откуда-то издалека, Андре спросил:
— Вы на самом деле монахиня? Вы уже дали обет Богу?
Она улыбнулась, и солнце, казалось, еще ярче засверкало на небе. Затем, потупив глаза, девушка ответила:
— Нет, я просто… не могла этого сделать.
Андре шагнул к ней и нежно взял ее за руку. Тома куда-то исчез.
Он повел ее мимо цветущих белых калл, через небольшой лесок обратно, в тот маленький садик с каменной скульптурой купидона.
Они шли молча, и, только оказавшись под прикрытием заросших плющом и лианами каменных стен, Сона подняла наконец глаза и прошептала, глядя в лицо Андре:
— Почему вы… привели меня сюда?
— Я думаю, вы и сами знаете ответ, — мягко ответил Андре.
Он отпустил ее руку и стоял, глядя на нее сверху вниз, на ее маленькое удлиненное личико, ее прямой носик, ее огромные глаза, вопросительно поднятые к нему; очень медленно, точно желая продлить момент, и в то же время все еще опасаясь, что она может оказаться святой, которой никто не смеет касаться, Андре протянул к ней руки и нежно обнял ее.
Девушка не противилась; Андре чувствовал, как трепещет ее тело, и был уверен, что дрожь эта не вызвана страхом.
— Я уже сказал вам, что люблю вас, — произнес Андре тихим, проникновенным голосом, — но тогда существовали причины, по которым вы не могли мне ответить, и сам я не имел права говорить с вами о любви. Но теперь все преграды рухнули, их больше нет! — Его объятие стало крепче, и он продолжал:
— Я люблю вас, Сона! Я люблю вас в любом обличье, какой бы вы ни были! Но теперь я хотел бы узнать, каковы ваши чувства ко мне.
Она опустила глаза, и Андре, потрясенный ее красотой, подумал, что ни одна женщина на свете не может быть столь прекрасна.
— Я… я боялась, — прошептала она, — потому что думала, что вы… мулат.
— Я понимаю, — ответил Андре, — но я любил вас и тогда, когда думал, что в вас течет негритянская кровь, я любил бы вас, даже если бы в ваших жилах текла кровь негров всего мира! Уже тогда я чувствовал, что вы — моя! Но теперь уже ничто не может помешать мне просить вашей руки!
Говоря это, Андре слегка дотронулся пальцем до подбородка Соны и приподнял к себе ее лицо.
Он взглянул на нее и подумал, что вся она точно цветок нежной белой лилии, столь чистый и совершенный, что страшно было касаться его грубыми человеческими руками.
Потом Андре уже не мог больше ни о чем думать, не мог больше противиться своему желанию и, нагнувшись, коснулся губами ее губ.
Он поцеловал ее очень нежно, едва коснувшись губами; поцелуи его были словно крылья бабочки, легко порхающей над только раскрывшимся цветком. Таких мягких и прелестных губ никогда не было ни у одной из женщин, которых он целовал; наслаждаясь этим невинным и нежным прикосновением, Андре ощущал бесконечное невыразимое блаженство.
Это и есть любовь, подумал Андре, любовь, какой он еще не знал до сих пор, любовь, явившаяся ему как чудо, во всем своем божественном блеске и сиянии!
Поцелуи его стали более страстными и требовательными, и ему уже не надо было больше никаких слов, никаких объяснений; Андре чувствовал, что губы Соны отвечают на его поцелуи и что она любит его так же сильно, как он ее.
Он целовал ее не отрываясь, ничего не замечая вокруг, забыв обо всем на свете, пока они оба не стали частью этого ослепительного горячего солнечного сияния, аромата распускающихся цветов, томного гудения пчел, собирающих мед, легкого ветерка от крылышек вспархивающих птиц и трепещущей, полной жизни листвы деревьев в густой голубизне неба.
Наконец Андре поднял голову:
