взирая на преобладание, быть может, в командном составе их элементов более правых, являлись все же в силу сложившейся обстановки и характера организующего центра, орудием либеральной демократии. Поэтому, когда в стане своих врагов корниловцы увидели всю революционную демократию и особенно приостановивший на время свое вооруженное выступление левый сектор ее (большевиков) - это было понятно и естественно. Но что из среды рыхлой, боязливой или инертной интеллигентской массы, сохранявшей 'нейтралитет', на т о и стороне оказалось много, очень много видных либеральных деятелей - это являлось совершенно неожиданным, представляя большое и роковое историческое недоразумение. Газеты начала сентября наполнены резолюциями отделов партии народной свободы и общественных комитетов, из которых одни призывали к осторожности в. вопросе осуждения Корнилова, другие выносили ему резкое осуждение, третьи присоединялись к клеветническим выпадам против него революционных организаций. Даже, когда последние призывали русских воинов 'не верить тем, кто во имя воcстановления старого порядка готовь предать свободу, предать родину и открыть путь немцам'.
И это говорили или по крайней мере с этим соглашались те самые люди, которые только две недели тому назад на Московском совещании пели 'осанну' Верховному главнокомандующему, возлагая на него все свои надежды.
Вообще, в эти дни несуществующее[[64]] правительство получило от самых разнообразных кругов огромную массу телеграмм и постановлений, выражавших доверие к нему, сочувствие и обещание активной поддержки: революционный этикет имел точно установленные и строго обязательные формы, скрывавшие истинную сущность...
Русская либеральная демократия в этот исторический момент проявила удивительное отсутствие прозорливости и даже простого политического такта. Все ждали, все хотели изменения порядка государственного управления, не могли заблуждаться относительно тех путей, которыми придет это изменение и, тем не менее, остались теплыми среди холодных и горячих - для того, очевидно, чтобы через два месяца приступить к лихорадочной организации 'центров' и очагов восстания и сопротивления.
Буржуазия, распыленная и физически, и духовно, терялась во враждебной ей стихии, и часть ее из чувства самосохранения присоединяла свой голос к голосу тех, кто шествовал за победной колесницей.
Каким образом слагалась эта психология общественности в корниловские дни, поясняют следующие строки одного из видных общественных деятелей того времени:
'Перед страной было неудавшееся, сорванное выступление, которое нельзя было уже ни спасти, ни переделать.
Как могли отнестись ко всему этому, так называемые общественные круги?'
'Многие поникли головой и опустили руки. Другие, еще державшиеся на поверхности и пытавшиеся еще что-то спасти, не имели ни времени, ни оснований останавливаться на несостоявшихся действиях и оценивать их в отвлеченности. Им оставалось только идти дальше. Наконец, третьи с резкостью напали на неудачную попытку, которая сыграла в пользу противников'.
'Эти три течения были в кругах не социалистических. А среди этих последних стоял скрежет зубовный и клокотала небывалая ярость'.
'Я нарочно очерчиваю сейчас общее обывательское состояние, ибо тогда все реагировало, все воспринимало, все отзывалось. Под этим общим настроением разумею и настроение массы членов партии к. д. и примыкавших к ним. Эти настроения возникали и слагались сами, ибо никакой общей команды из центра партии не было', 'Нужно принять также во внимание и то, что во многих местах к.-д были связаны разными техническими соглашениями с умеренными социалистами, входили в разные коалиции, которые отражали на местах коалицию Временного правительства. Наконец, нужно иметь в виду, что к. д. были в составе Вр. правительства. И вдруг, это самое Вр. правительство объявляет стране, что готовилось на него, а не на советы покушение. Очевидно, что для недоумения, соблазнов и неразберихи полной и общей было более чем достаточно оснований. Истинное положение стало выясняться только позднее. В 'первые же дни', как это всегда бывает при неудаче, вихрем понеслись обвинения, порицания и проклятия. Эсэровские думы выли от злобы и бешенства.
К.-д. фракция отражала названные выше настроения'.
Правда, были и объективные условия, способствовавшие углублению недоразумения. В широких провинциальных кругах, мало посвященных в тайны носато 'двора', настоящая физиономия Временного правительства и истинная роль в нем триумвирата и Керенского были недостаточно хорошо известны. Еще менее определенным казался политический облик Корнилова, в силу исключительного положения его как военного вождя и вследствие конспиративного характера деятельности его окружения.
Наконец, с самого своего начала в силу ряда неблагоприятных обстоятельств успех выступления представлялся весьма проблематичным...
Последнее обстоятельство - едва ли не самое главное. Я глубоко убежден, что техническая удача выступления в корне изменила бы всю политическую оценку корниловского движения. Нашлась бы и глубокая почвенность и сочувствие широких либеральных кругов и самое яркое кричащее его проявление. В бесстрастном отражении истории отпадает вся театральная бутафория, созданная человеческой слабостью: резолюции общественных деятелей - дань революционной традиции, приносимая не раз 'страха ради иудейска'... Проявление покорности правительству генералов - не только просто ненавидевших его, но и причастных к подготовке выступления... Постановления о своей непорочности и с порицанием 'мятежу' - войсковых частей, военно-общественных организаций, неведомых 'офицерских депутатов', даже столичных военных училищ, чуть ли не поголовно причастных к конспиративным кружкам... Все эти декорации создавали картину пожарища, где на обширном поле, объединенные в несчастье, сидят среди своего спасенного скарба - 'завоеваний революции' - негодующая демократия, порицающая буржуазия, и 'обманутые' войска. А посреди мрачно высятся обгорелые стены Быховской тюрьмы.
Генерал Корнилов чувствовал себя всеми покинутым и болезненно нервно относился к сообщениям печати о своем 'деле':
- Я понимаю, что лбом стены не прошибешь, но зачем они так стараются...
Особено удручали его слухи, что даже его детище - Корниловский полк снял свои нарукавные знаки[[65]] и пошел 'на поклонение новым богам'. Слухи были не верны.
Возмущенный ими командир полка, капитан Неженцев, писал: 'я приказал снять эмблему, так как был бессилен в борьбе с темной солдатской массой, разжигаемой... агитаторами, заполняющими все железнодорожные станции и, подобно кликушам, выкрикивающими с надрывом голосовых связок против Вас и полка, носящего Ваше имя... Но, сняв дорогую нам эмблему... мы ею прикрыли наш ум, наше сердце и волю'...
Как бы то ни было, после августовских дней в словаре революции появился новый термин - 'корниловцы'. Он применялся и в армии, и в народе, произносился с гордостью или возмущением, не имел еще ни ясных форм, ни строго определенного политического содержания, но выражал собою, во всяком случае, резкий протест против существовавшего режима и против всего того комплекса явлений, который получил наименование 'керенщины'.
К половине октября буржуазная пресса открыла кампанию в пользу реабилитации Корнилова, а на возобновившемся многолюдном 'Совещании общественных деетелей' в Москве вновь послышалась 'осанна' мятежному Верховному. Сначала робко - из уст Белевского, который говорил: '...нас называют корниловцами. Мы не шли за Корниловым, ибо мы идем не за людьми, а за принципами. Но поскольку Корнилов искренно желал спасти Россию, этому желанию мы сочувствовали'. Потом смелее - устами А. И. Ильина: 'Теперь в России есть только две партии: партия развала и партия порядка. У партии развала - вождь Александр Керенский. Вождем же партии порядка должен был быть генерал Корнилов. Не суждено было, чтобы партия порядка получила своего вождя. Партия развала об этом постаралась'. Оба заявления были встречены 'громом аплодисментов'.
Мало помалу положение стало проясняться. Снова начинало организовываться сбитое с толку в августовские дни общественное мнение, теперь уже явно сочувственное корниловскому движению.
Керенский победил.
Все трагическое значение этой победы обнаружилось на другой же день после ареста Корнилова: 2-го сентября 3-му конному корпусу ведено было двигаться к Петрограду для защиты государственного строя, Временного правительства и министра-председателя от готовившихся посягательств анархо большевиков. В составе корпуса были все те же офицеры, которые вчера еще шли сознательно против Временного
