Я лениво побрел к перевозу. Причальный плот был пуст. Я грудью лег на перила с облупленным спасательным кругом и стал смотреть в воду. В желтой воде стаями ходили мальки.
Даже этим безмозглым малькам было куда лучше, чем мне: они были все вместе.
Я отвернулся.
Что это?
С другой стороны плота к перилам был прибит железный лист с правилами для пассажиров. Никто уже не мог прочитать эти правила, потому что от постоянных брызг железо стало грязно-бурым и строчки слились с ржавчиной. И вот на этом листе я увидел яркие, косо нацарапанные мелом буквы:
Я хоть где, хоть когда сразу смог бы узнать эти буквы! Это «е» наоборот и «т» крестиком! Так писала Манярка.
Не успела дописать — затащили в лодку.
«Мы тебя жда…»
Я чуть снова не пустил слезу, второй раз за этот час. От обиды и злой беспомощности. Но не пустил, потому что увидел небольшую лодку. Мальчишка в милицейской фуражке лениво греб недалеко от берега.
— Эй, перевези! — заорал я как сумасшедший. — Ну, перевези! Эй!
Он приподнял козырек, глянул на меня, отвернулся и опять замахал веслами.
Помню, что я кричал ему самые обидные слова и грозил кулаком.
Ну что ему стоило перевезти меня? Долго, что ли? Река обмелела к августу и стала совсем неширокой. Тот берег — вот он. Метров сто каких-то. А до плотов, которые вплотную у берега, — еще ближе.
Сто метров — это разве много?
Когда мы ходили на водную станцию завода «Механик», я проплывал там пятьдесят. Правда, рядом была кромка бассейна и ребята. Но ведь я за кромку не хватался и на помощь не звал. И даже не очень устал. Если бы захотел, мог бы еще проплыть…
«Не сходи с ума», — сказал во мне взрослый испуганный голос.
«Не буду», — торопливо согласился я. Потому что и сам испугался своей отчаянной мысли.
Но все-таки… Как бы это было здорово!
Я подошел бы к ним небрежной, чуть усталой походкой и сказал бы:
«Не могли уж чуть-чуть подождать…»
Они вытаращили бы глаза:
«Ты откуда? Через мост бежал?»
«Через мост? Ну конечно! Целых семь километров! И все бегом! Видите, даже вспотел, весь мокрый…» И стал бы деловито отжимать на себе трусы.
И тогда Майка сказала бы: «Плыл? Ненормальный!» — и все посмотрели бы так же, как во дворе, когда я переломил меч. А Дыркнаб для порядка проворчал бы: «Еще раз поплывешь один — будешь иметь по шее… Сперва опаздывает, а потом в чемпионы лезет».
«Я же из-за дела опоздал. Там один человек приехал, друг вашего Виктора. Все про вас с Маняркой расспрашивал. Вот я и задержался».
И опять стало бы все хорошо!
Я понимал, что желтая речная вода словно смыла бы с меня всю горечь неудачи, все презрение друзей.
Но какой из меня пловец! Ведь месяц назад я едва держался на воде.
Я ушел с плота. Разделся. Спрятал одежду в сухой глинистой расщелине среди бурьяна. Я еще ни капельки не верил, что всерьез поплыву через реку. Но что-то меня толкало к воде.
Я вошел по колено. И вода впервые за все лето показалась холодной.
«Стой, что ты делаешь! Не надо».
«Я только попробую».
«Не валяй дурака! Сто метров — не пятьдесят! И здесь не бассейн. Здесь течение».
«Ну и что? Я же не против течения. Пусть несет. Мне бы только на тот берег…»
«Не смей! Ведь рядом нет никого. Никто не поможет».
«Ну, не буду, не буду… Я только попробую. Немножко проплыву — и обратно…»
Я зашел по горло. Ну вот: еще и не плыл, а метров семь уже позади. Я оттолкнулся и сделал несколько гребков.
«Ты куда? Ты же хотел только немножко!»
«Заткнись!»
Я ни разу не оглянулся. Боялся, что увижу свой берег слишком близко и узнаю, как мало проплыл. И боялся, что увижу его слишком далеко и тогда совсем испугаюсь. Помню, что поверхность воды казалась мне серебристой и выпуклой и я не видел плотов, до которых мечтал добраться.
Течение мягко несло меня. И это хорошо — ближе к мысу.
Плохо было другое: с самого начала я стал слишком рваться вперед и скоро устали руки. А еще плохо работал распухший нос. Дышать пришлось ртом. И где-то на середине реки я хлебнул воды.
Хлебнул, закашлялся, забултыхал руками, окунулся с головой, хлебнул снова.
«Вот и все. Этого ты хотел?»
Кашель душил меня. Рывком я выскочил из воды почти по грудь, глотнул воздуха. Несколько секунд барахтался по-собачьи, стараясь держать голову повыше. И все это время отчетливо представлял, как мое тело будет колыхаться в желтой глубине. А потом его вытащат баграми, и я не буду это чувствовать…
Затем показалось, что подходит лодка. Значит, меня сейчас втащат через борт, отвезут на берег, а потом, дрожащего, мокрого, станут расспрашивать и поведут к маме. Этого еще не хватало…
И тут я понял простую вещь: раз боюсь лодки, значит, еще не тону.
Ну, глотнул воды! Ну, устали руки! Что из этого? Ведь плыву.
И вообще не может человек утонуть, пока не выпустит воздух из легких. Только не надо барахтаться от страха.
Я отдышался, набрал побольше воздуха, окунул голову и опустил одеревеневшие руки. Не тону. Река свободно несет меня.
Вперед!
Никакой лодки нет. И не надо. Вот если бы рядом была Каравелла…
Я представил, как у плеча движется обросший зеленью и ракушками борт, а сверху насмешливо смотрит Павлик.
«Ты что там плюхаешься? Устал?»
«Кто тебе сказал?»
«Сам вижу. Может, бросить кончик?»
«Привяжи этим кончиком свой язык! Ты вообще что-то стал зазнаваться. Думаешь, ты один — капитан?»
«Ладно, ладно. Ты лучше дыши как следует, а то опять хлебнешь…»
«Не хлебну… Ты думаешь, будто я все еще такой же хлюпик? Ты в каком классе был, когда уехал? Ведь в четвертом. Ну и я сейчас в четвертый перешел. И в футбол я умею играть не хуже тебя. Да! А на мечах дерусь, наверно, даже лучше. А „Спартака“ ты читал?»
«Ну, расхвастался!»
«Да я не расхвастался. Я просто…»
И тут я увидел край плота! Метрах в десяти.
Ну, еще немного. Чуть-чуть. Раз… Два…
Я вцепился в проволочный трос и целую минуту висел в воде, отдыхая. Потом выволок себя на плот, полежал на шершавых бревнах. Встал. В голове гудело, а в ушах плотными пробками сидела вода.
По бревнам я добрался до берега. Попрыгал на дрожащих ногах. Вода вышла, в ушах стало тепло, и словно включился радиоприемник: я услышал голоса, гудки на пристани, смех на том берегу.
Вечернее теплое солнце мягко светило мне в лицо и рассыпалось искрами на мокрых ресницах. Я пошел туда, где поднимался плоский бугор Желтого мыса. Солнце висело прямо над ним.
Я жмурился и поэтому не сразу увидел ребят.
Они стояли на вершине холма. Шеренгой. С длинными тонкими палками. То ли для удилищ вырезали,
