безжалостные, потрясенные глаза. Она заплакала, и ничто не могло остановить этих слез.
— Что ты сказала? — не веря своим ушам, прохрипел Фелипе.
Джемма покачала головой. Она не могла говорить. Она сказала достаточно — более чем достаточно. Она повернулась и выбежала из студии, и ее не остановил даже его яростный оклик.
Едва выскочив наружу, она промокла до нитки, но ей стало все равно. В этот миг ей важно было лишь одно — исчезнуть, убежать от него как можно дальше. И она бежала, не разбирая дороги. Внезапно молния осветила все вокруг, и с визгом ужаса Джемма нырнула в первое попавшееся убежище.
Джемма влетела в открытый проем и упала на подстилку из свежего сена. Задыхаясь от бега, она хватала ртом воздух, как вдруг ее пронизал еще больший ужас.
— Оставайся на месте!
Джемма услышала, повиновалась, свернувшись в сене неподвижным калачиком.
Нежно похлопывая по спине, Фелипе успокаивал перепуганного жеребца. Вороной конь тихонько ржал, нервно перебирая копытами и испытывая беспокойство от близости постороннего человека — парализованной страхом Джеммы.
— Пройди в соседнее стойло, — медленно произнес Фелипе, но Джемме потребовалось время, чтобы понять: он обращается к ней.
Она подняла голову и увидела, что лежит совсем рядом с дверью, ведущей в соседнее стойло. На коленях, осторожно, не сводя полных ужаса глаз с лошади, девушка подползла к двери и нащупала ее дрожащими пальцами. Затем поднялась, по-прежнему лицом к лошади, медленно отодвинула позади себя задвижку. Дверь легко подалась, и Джемма попятилась в образовавшийся проход крошечными шажками, а потом неслышно закрыла ее.
Рухнув на теплое сено, она с облегчением перевела дыхание. Несколько минут спустя ласковые руки обвились вокруг нее, приподняли, посадили на соломенном ложе. Она заморгала, приоткрыв глаза, крепко прижалась лицом к насквозь промокшей рубашке Фелипе.
— Все в порядке. Ты в безопасности. Ты напугала его больше, чем он тебя.
— Я не… не стала бы за это ручаться, — охрипшим голосом шепнула она. Хорошенький момент для шуток! Она что, сошла с ума? Она точно сошла с ума, если вот так льнет к нему. Джемма попыталась отодвинуться, но Фелипе не выпускал ее.
— Все, хватит удирать, Джемма. — Он убрал с ее лица влажные пряди, кончиками пальцев смахнул дождинки со щеки. — Нельзя бросить подобное заявление — и ринуться наутек. Куда ты от него убежишь?
Она жалобно покачала головой.
— Я… я не должна была говорить… Я не хотела…
Он обхватил ее дрожащие плечи.
— Посмотри на меня, Джемма. Скажи, что это сон.
— Кошмар! — всхлипнула она и опустила голову, не в силах вынести его взгляда.
Он заставил ее, силой приподняв подбородок.
— Почему ты сказала такое?
Ей пришлось посмотреть на него, у нее не было выбора. Он ей не поверил, да и мог ли он? В подобную фантастику просто невозможно поверить.
— Ты сказала, что любишь его, потому что он твой отец. Джемма, объясни, объясни, что это значит.
— Зачем? — вспыхнула она. — Чтобы ты мог смеяться надо мной, мучить меня, обижать еще больше, чем уже обижал? — Она сделала попытку подняться с сена, но он удержал ее, сжав запястье так, что она не могла даже пошевелиться.
— Я не хотел причинять тебе боль, Джемма…
— Но ты это делал! И делаешь! Все время! Ты не оставлял меня в покое…
— Потому что я с ума схожу по тебе! Неужели ты не видишь, через какие пытки заставила пройти меня? Я люблю тебя так, что теряю рассудок… — Он замолчал, выпустил ее руки, вцепился пальцами в мокрую голову. — Я люблю тебя настолько сильно, что готов был убить…
— Лучше бы ты так и сделал! — вскрикнула она. — Еще полгода назад, тогда я не страдала бы так долго! Ты вызвал меня сюда, Фелипе, чтобы измучить — и ты этого добился — больше, чем в состоянии представить. Агустин действительно мой отец. Я дитя любви — его и Исобель Вильерс, той женщины, для которой он построил студию… и… и как будто этого недостаточно для мук, я обнаружила, что ты его сын… что я любила собственного брата… занималась любовью с собственным братом.
В этот миг она готова была поверить, что он ее все-таки убьет. Он набросился на нее, сверкая глазами от ярости, которую вызвало ее сбивчивое признание. Она попыталась вскочить на ноги, но он вцепился ей в лодыжку и одним мощным рывком бросил на сено рядом с собой. Она лежала, онемев от страха, а он сел на нее верхом и поднял ее руки над головой.
— Что за бред ты несешь? — во всю мощь своего голоса взревел он.
Джемма беспомощно дернулась под его телом.
— Это правда! — выпалила она. — Я сама не знала, пока не получила этот заказ. Агустин действительно мой отец…
— И ты думала, что я твой брат… и ты позволила мне заниматься с тобой любовью!
— Я не знала, что ты приемный сын… я не знала до тех пор…
— До каких? — вскипел Фелипе, и Джемма догадалась, что за мысли проносятся сейчас в его смятенном мозгу.
— Ты негодяй! — выпалила она.
— Ответь! Наша ночь любви — она случилась до или после того, как ты узнала, что я не брат тебе?
Джемма изо всей силы ударила его коленом. На долю секунды он потерял равновесие, и она смогла освободить руки, чтобы попытаться спихнуть его с себя. Легче сдвинуть гору. Она не могла сражаться с ним физически, но в словах ее было достаточно силы.
— Ни то, ни другое, ты… ты извращенец — и разве ты не считаешь ее ночью мучений, а не любви?
— Мне известно, чем была эта ночь, а вот как, насчет тебя, радость моя? Ты можешь хоть представить себе, какие муки ты сейчас заставляешь меня испытывать?
— Ха, капля в море по сравнению с тем, что пришлось испытать мне. Нет, Фелипе, я не занималась любовью с тобой той ночью, зная, что совершаю… совершаю инцест. Я вообще тогда не знала, что ты сын Агустина — родной ли, приемный ли, и мне плевать, веришь ты или нет, потому что я ненавижу тебя!
— Dios nuo! — произнес он на выдохе — таком глубоком, что Джемме он показался предсмертным. Потом он схватил ее в объятия, приподнял, зарылся лицом в ее мокрые волосы. — Я сделал такое с тобой, — застонал он. — Боже милосердный, Джемма, чем я могу искупить вину, ты простишь меня хоть когда-нибудь?
Она прижала его к себе, не замечая, что потоки слез смешиваются с каплями, стекающими с волос на щеки, и их дрожащие, промокшие тела слились в одно в липкой духоте конюшни.
— Фелипе, — вскрикнула она, и в этом крике отразилось все ее отчаяние.
Он не отпускал ее очень долго, сердца их бились совсем рядом, и только дождь эхом отзывался на этот ритм в наступившей после грозы тишине.
Джемма шевельнулась первой. Неуверенно, потому что все еще боялась — не его, а самое себя. Она столько страдала, и боль еще не ушла из нее. Стыд, вина оставили в ней свой след, и ей никогда не освободиться от горькой памяти о них.
— Мне нужно все тебе рассказать, Фелипе, — хрипло шепнула она. — О маме и Агустине…
— И о нас, Джемма, — настойчиво добавил он. — Мы должны поговорить о нас, мы должны прекратить пытки друг друга…
Она чуть-чуть улыбнулась сквозь слезы.
— Я не знала, что тоже мучаю тебя.
— Ты даже не можешь себе представить — как! Лондон остался в прошлом, а потом ничего, просто смерть при жизни. Ни единого момента не проходило без того, чтобы я не травил себя мыслями, что ты меня не любишь.
— Я всегда любила тебя, Фелипе, и меня измучила боль, когда ты уехал. Теперь я знаю, почему ты
