Впрочем, теперь ей делать это предстояло довольно часто: начиналась наша долгая — на многие годы — дуэль.
Королев повел схватку в своей обычной манере: финты левой, неторопливая игра корпусом — и молниеносная, как взрыв, атака. Я тотчас контратакую, отквитывая очки.
Теперь противник пытается завязать ближний бой, но я успеваю отойти назад и тут же совершаю непоправимую ошибку. Точнее, не ошибку — вряд ли можно назвать ошибкой результат превосходства противника в опыте и мастерстве; просто я попадаюсь на удочку. Королев, когда я отхожу назад, бьет левой и промахивается — так мне во всяком случае тогда показалось, — челюсть его открыта и лучшее исходное положение для удара слева трудно представить: пользуюсь моментом и сильно бью прямым. В ответ получаю встречный боковой в переносицу.
Впечатление такое, будто потолок рухнул мне на голову; белая вспышка в глазах, пронзительная сверлящая боль, и я на полу. Пытаюсь встать, но сделать это не так-то просто. Пол как живой, колеблется под ногами; судья почему-то тоже качается. Счета я не слышу: в ушах звон. Ищу глазами противника: Королев, оказывается, уже ушел к себе в угол, что-то говорит секунданту… В чем дело? Я же на ногах, бой еще не окончен…
Через канаты на ринг перелезает врач, а вслед за ним Пастерис. В ушах что-то булькнуло, словно барабанные перепонки проткнуло тупой иглой, и я, наконец, услышал рев на трибунах и сквозь него — голоса врача и рефери. Теперь ясно: у меня сломан нос, и бой прекращен ввиду явного преимущества.
— Вот и напророчил! — невесело пытался я шутить вечером в номере гостиницы. — На кофейной гуще и то лучше гадают.
— Не переживай. На твоем месте всякий бы нарвался. Никто бы не сообразил, что это финт, — утешал меня Пастерис.
— А ты тоже считаешь, что финт? — спросил я. — Ведь он же провел тот левый прямой до конца…
— Видишь ли, в чем штука, — потер себе переносицу Пастерис. — Он знал, что опережает тебя своим боковым, если ты ударишь коронкой. Вот ты и ударил…
— Хрящ-то хоть скоро срастется?
— Не волнуйся, красивей прежнего будет, — заверил Пастерис. — Да… Удар у него не приведи господи!
— Выходит, он знал, что я ударю длинным прямым? А его встречный короче и…
— И он промахнулся, чтобы специально раскрыться! — докончил за меня Пастерис. — Считай, что это был финт.
— Ладно, уговорил, — рассмеялся я. — Ну а как все же насчет кофейной гущи?
— Твои козыри против него — это твои ноги, — не отвечая на улыбку, твердо сказал Пастерис. — Ставь на них, и ты его переиграешь. А нокаут у тебя в левой тоже есть. Вспомни, как ты посадил Навасардова. Только вот…
— Что только?
— Думаю, что такого, как Королев, все-таки не завалишь. Скала, а не человек. Его надо брать по очкам.
Я понимал, что Пастерис говорит дело. И о моей подвижности, которая могла стать немалым преимуществом; и о том, что маловероятно выиграть у Королева нокаутом — во всяком случае, пока это еще никому не удавалось, и об очках — ведь выстоял же я против него в Риге все три раунда, и об ударе — Навасардова редко кому удавалось сбить с ног… Все это было правильно. А главное, мне очень хотелось верить, что Пастерис прав, и его обнадеживающий прогноз помог не только пережить неудачу, но и вновь вернуть пошатнувшуюся веру в собственные силы.
Человеку мало верить в себя самому. Ему необходимо, чтобы в него верили и другие. Со стороны, как говорится, виднее. А Пастерис видел со стороны. Он видел то, чего мог не замечать я сам: к себе человек привыкает. И хотя мне порой казалось, что он здорово преувеличивает, заблуждаясь на мой счет, но веских оснований для подобных сомнений я не находил и всякий раз кончал тем, что решал положиться на его мнение. Уж очень приятно было иметь единомышленника.
А вскоре надежды Пастериса стали обретать под собой реальную почву.
Пятнадцатое юбилейное первенство страны по боксу намечено было провести у нас в Каунасе. В Москве в связи с этим решили усилить тренерский состав отдельных спортивных обществ, и к нам в республику приехал Виктор Иванович Огуренков, брат знаменитого Евгения Огуренкова, о котором в то время ходили легенды.
Боксерское имя Евгения Огуренкова пользовалось непререкаемым авторитетом и огромной популярностью. Его боевой карьере можно было позавидовать. Начал он в легком, затем перешел в полусредний и, наконец, в средний вес — и всюду неизменно добивался звания первой перчатки. Семь раз поднимался он на высшую ступеньку пьедестала почета; четыре как легковес и трижды в качестве чемпиона полусредней и средней весовых категорий. А в 1944 году ему удалось совершить то, что иначе, чем подвигом, пожалуй, не назовешь: выиграв пятираундовый бой у Навасардова, он завоевал звание абсолютного чемпиона Советского Союза. Такого в боксе никогда прежде не случалось: боксер-средневес победил чемпиона страны в тяжелом весе! Правда, на другой год Королев восстановил, как говорится, статус-кво, отобрав у Огуренкова титул самого сильного боксера отечественного ринга. Но и ему это далось нелегко: Огуренков упорно дрался все пять раундов, так и не дав своему грозному сопернику провести завершающий удар. Судьи отдали победу Королеву с небольшим перевесом в очках.
Встречался Евгений Огуренков и с другим великий боксером того времени — будущим трехкратным олимпийским чемпионом, многократным чемпионом Европы, а затем одной из лучших перчаток профессионального бокса, знаменитым венгром Ласло Паппом. Папп, несмотря на всю свою блестящую технику и чудовищной силы удары, не смог добиться перевеса и потерпел поражение.
Сила Огуренкова заключалась в его универсальности и огромном тактическом разнообразии. Одинаково искусно владея и ближним боем и боем на дистанции, великолепно работая как в нападении, так и на контратаках, он подбирал к каждому противнику особые ключи, навязывая ему манеру боя, в которой то чувствовал себя слабее всего. Привыкнуть к. нему было невозможно. Постоянно шлифуя технику и накапливая в своем боевом арсенале всевозможные новинки он всякий раз строил поединок на какой-либо неожиданной для соперника основе.
Если имя одного брата гремело на ринге, имя второго значило в боксе не меньше — Виктор Иванович Огуренков славился как великолепный воспитатель и прекрасный тренер. Когда он, приехав в Каунас, согласился взять меня под свою опеку, мне повезло вдвойне. Во-первых, лучшего учителя нельзя было и желать, а во-вторых, Виктор Иванович придавал особое значение в подготовке боксера-тяжеловеса способности к быстрому и широкому маневру на ринге, что оказалось мне особенно на руку. Он заинтересовался во мне тем, на что делали ставку мы с Пастерисом и что в то время являлось моим основным козырем в завязавшемся соперничестве с Королевым. Новый тренер, хотя и не разделял наших надежд в той степени, в которой нам с Пастерисом хотелось бы, но тоже считал, что шансы у меня есть. Нужно лишь упорно готовиться.
На что в процессе подготовки следует сделать особый упор, указал сам Королев, который после Тбилиси обратил наконец на меня внимание.
«Такого напряжения в поединках боксеров, как на 14-м первенстве СССР, я еще не видел, — писал он в одном из журналов. — И что больше всего меня радует, это появление на большом ринге талантливых молодых тяжеловесов. Особо хочу отметить выступление москвича Анатолия Перова. Ему 20 лет. У него замечательные физические и моральные данные: сила, решительность, выносливость. Именно этими качествами я и объясняю его победы над моими постоянными противниками, первоклассными тяжеловесами — тбилисцем Андро Навасардовым и эстонцем Мартином Линнамяги. Однако у Перова есть еще ряд существенных недостатков. Основные из них — довольно однообразная тактика и недостаточная маневренность на ринге. Серьезного внимания заслуживает 19-летний литовец А. Шоцикас. У него грозный удар и высокие моральные качества. Особенно показателен в этом отношении его бой с Перовым. Проиграв сильно второй раунд, Шоцикас нашел в себе силы, чтобы добиться перелома и одержать победу. Шоцикасу нужно больше работать над приобретением выносливости, которой пока ему не хватает».
Возразить против этого было нечего. Королев точно обозначил наши с Перовым главные недостатки.
