мозг, как если бы в голове зажегся некий диковинный яркий огонь, но он может также заставить ваш язык нести всякую околесицу. Я сидел один в огромной тихой гостиной, пытаясь что-то сон чинить, когда Людвиг вдруг возник передо мной; толстый мягкий ковер приглушил его шаги, как будто он шел по снегу.
— Привет,— сказал Людвиг, серьезно глядя на меня.— Что-то ты поздно засиделся.
— Не спится, вот сижу и пробую писать,— сообщил я.— Нажми кнопку, и словно джинн из бутылки появится ночной дежурный, неся мне бренди, а тебе — что сам закажешь.
Он нажал кнопку и сел напротив, направив на меня слегка озабоченный взор.
— Ты много пишешь,— заметил он.
Чем вовсе не доставил мне удовольствия, поскольку последние полчаса я хмуро таращился на последнюю написанную фразу, соображая, что писать дальше. Я сердито захлопнул блокнот.
— Ага,— сказал я,— много. К сожалению, обилие иностранцев в Борнмуте вредно действует на мой стиль.
— Стиль? Что это?
— Мой слог.
— На него действуют иностранцы? — удивился Людвиг.
— Конечно. Каждый порядочный англичанин подвержен воздействию иностранцев, ты разве не знал? И почему только Всевышний всех не сделал англичанами...
— Но как именно иностранцы воздействуют на тебя? — допытывался он.
— Достаточно того, что они не англичане,— ответил я.— Смотри, вот я выхожу на улицу — и кого же вижу? Английских мужчин и женщин? Ничего подобного — уйму япошек и китайцев, иранцев, эфиопов и уроженцев Басутоленда. Возвращаюсь в гостиницу — и кого вижу там? Англичан? Если бы. Паршивого итальяшку-бармена по имени Луиджи, который выглядит так, словно его прапра-прадеда звали Макиавелли. Официанты — сплошь паршивые испанцы, или паршивые итальянцы, или паршивые португальцы. И могу поклясться, что где-то еще прячется паршивый лягушатник-француз, благоухающий чесноком.
— Но ведь я тоже иностранец,— сказал Людвиг.
— Вот именно. Ты — грязный гунн. С этим Общим рынком явный перебор. Скоро в Британию набьется столько паршивых иностранцев, что мне придется ехать за границу > чтобы услышать хорошее английское слово.
Он долго смотрел на меня, потом рассмеялся.
— Грязный гунн,— повторил Людвиг, широко улыбаясь.— Знаю, это ты шутишь.
— Точно,— признался я со вздохом,— шучу.
— А что за книги ты пишешь?
— Романы про секс. Про сексуальных маньяков, бесчинствующих в гостиницах вроде этой.
Он поразмыслил, потом улыбнулся.
— Понимаю, ты опять шутишь,— довольно произнес он. Явился ночной дежурный, и я заказал два двойных бренди, не давая Людвигу опомниться. Он опешил и хотел что-то возразить, но я остановил его жестом руки.
— Праздник,— сказал я, поглядев на часы.
— Праздник? — спросил Людвиг.— Какой именно?
— Через минуту будет полночь,— объяснил я,— затем наступит мой день рождения. Веселье, бурное оживление и все такое прочее. На твоем месте я держался бы от меня подальше — могу вдруг превратиться в тыкву, или в оборотня, или во что-нибудь еще.
— День рождения? Правда? Ты не шутишь?
— Не шучу. Через минуту у меня за плечами будет пятьдесят один славно потраченный впустую год.
Дежурный принес напитки, мы подняли наши стаканы, и когда стрелки часов сошлись на цифре двенадцать, Людвиг встал.
— Поздравляю,— приветствовал он меня,— и желаю еще много-много лет жизни.
— Спасибо,— отозвался я,— тебе того же. Мы выпили.
— Ты чем-то озабочен,— сказал Людвиг, беспокоясь за меня.
— А ты на моем месте не был бы встревожен?
— Но почему?
— Ну как же, вот мне исполнилось пятьдесят два, а все ещё ничего не произошло.
— Так ведь тебе только что исполнилось пятьдесят два года,— серьезно заметил Людвиг.— Разве может сразу что-то произойти?
— Почему бы нет? — спросил я.— Почему бы в гостиную не ворваться пышной смуглянке в прозрачной ночной рубашке и не попросить меня спасти ее от бешеного! быка?
— В гостинице? Как сюда может попасть бык?
— На лифте,— ответил я.— Или он мог прокрасться в номер какой-нибудь леди, переодетый горничной, и напасть на нее.
— Ты опять шутишь,— сказал Людвиг, страшно довольный, как будто поймал меня на жульничестве в карточной игре.
Я вздохнул:
— Скажи, Людвиг, что побудило тебя покинуть развеселую жизнь в Германии и перебраться в Борнмут? Здесь заработки лучше?
— Нет-нет,— ответил он.— Просто в Германии все-только тем и заняты, что работают целый день и к вечеру так устают, что ни на что не остается сил. Совсем не веселятся.
— И не шутят? — удивился я.
— Нет, они слишком устают.
— И поэтому ты бежал в Англию?
— Да, мне очень нравится Англия.
Мы помолчали, я уныло размышлял о моем опусе, который никак мне не давался.
— Ты опять чем-то обеспокоен,— озабоченно заметил Людвиг.
— Да нет, просто не ладится что-то с этим проклятым писанием,— объяснил я.— Только и всего. Это называется; писательским запором. Пройдет.
Людвиг смущенно посмотрел на меня.
— У меня завтра выходной,— сказал он.— Есть машина — «мерседес».
Я задумался над этим несколько неожиданным сообщением, спрашивая себя, кто из нас перебрал бренди.
— И что? — осторожно осведомился я.
— Я подумал, поскольку у тебя день рождения и ты один во всей гостинице, может быть, захочешь прокатиться,— пояснил он, слегка покраснев.
Я выпрямился в кресле.
— Отличная идея! Ты серьезно? — спросил я, тронутый его добротой.
— Конечно,— просиял Людвиг, видя мой энтузиазм.
— Значит, так,— сказал я.— Ты позавтракаешь со мной, потом мы махнем куда-нибудь. Ты бывал в замке Корф? На полуострове Пэрбек?
— Нет,— ответил Людвиг.— С тех пор как уехала моя девушка, Пенни, я редко куда-нибудь хожу.
— Прекрасно, договорились. Ты заедешь за мной в двенадцать часов, мы где-нибудь перекусим и пропустим по стаканчику, потом проведаем Пэрбек.
Ровно в двенадцать мы встретились в холле. Людвиг выглядел несколько непривычно в рубашке с расстегнутым воротом, без аккуратной бабочки и в яркой спортивной куртке вместо черного пиджака, однако цветистый наряд ничуть не умерил его серьезности. Через Плезэр-Гарденс мы проследовали в «Ройял Бат Баттери» — отель, где во всем Борнмуте, на мой взгляд, подавали наиболее близкие к хорошей французской кухне блюда. По пути заглянули в трактир, чей бармен-ирландец с невыразительным лицом, но с искоркой в глазах, подобной светлячку в бархатно-черной ночи, внушил мне подозрение, что он почитает наш мир весьма забавным.
Людвиг задумался, выбирая напиток. От джина отказался, объяснив бармену, что опасается «болезни горничных». Бармен поглядел на меня, я подмигнул ему. Искорка в его глазах стала ярче, и он заговорил
