тоном знатока.
От хереса, сообщил он с ярко выраженным ирландским акцентом, развивается подагра и от портвейна — тоже.
От пива, серьезно заметил я, люди толстеют, а это плохо для сердца, как и от бренди, если его пить за обедом. Бармен поведал, что у некоторых завсегдатаев его трактира от обильного потребления виски артерии затвердели так быстро, что эти несчастные превратились вдруг в какие-то неподвижные статуи. Я добавил, что нечто в этом роде бывает от рома, с той разницей, что человек преображается в какую-либо липкую массу вроде патоки. Не желая отставать, бармен рассказал, что водка разъедает внутренности; буквально на днях один завсегдатай скончался, потому что весь его желудок вывалился на пол. И пришлось же потом повозиться с уборкой, вздохнул бармен, потому что бедняга тот ел на завтрак яичницу с беконом. Мысленно я поставил бармену высший бал. Именно такие артистические штрихи отличают добрую ирландскую брехню.
Людвиг осторожно прислушивался к нашей перепасовке. Внимательно посмотрел на мое лицо.
— Вы оба шутите? — произнес он так жалобно, что мне ничего не оставалось, как сознаться.
Мы заказали легкое пиво, и бармен присоединился ш нам. Затем Людвиг принялся рассказывать мне, как он предвкушает отпуск.
— И куда же ты поедешь? — спросил я.
— Хотелось бы на юг Франции,— ответил он,— да не получится.
— Почему? У тебя быстрая машина, дороги хорошие. За один день доберешься до Канн.
— Но я должен повидать родных.
— Ты очень хочешь их повидать? — поинтересовался я, вспоминая, как редко члены нашей семьи навещают друг; друга, причем являются так же неожиданно, как кукушка! к ее пернатым приятелям.
— Нет,— честно ответил он,— но ведь они мои родные. Поэтому я не смогу поехать на юг Франции, где теперь находится моя девушка Пенни.
«Малый явно перебарщивает в своей сыновней привязанности»,— подумалось мне.
— Почему бы не повидаться с ними на обратном пути? — предложил я.— Сперва навести Пенни.
Людвиг опешил.
— Или,— продолжал я,— почему бы в этом году не сказать: «К черту родных» — и отправиться... ну, скажем в Мексику?
Он задумался, а мы с барменом молча ждали, удастся ли нам развратить его.
— Хотелось бы повидать Мексику,— произнес наконец Людвиг.— Но там, пожалуй, слишком жарко. В Испании я страдал от жары.
— Почему не пожаловался правительству? — спросил я
— Это было бы не по закону,— сказал он, подумав.
Мы с барменом всем сердцем надеялись, что он пошутил; увы, Людвиг просто констатировал факт. Я обратил на бармена страдальческий взгляд, он ответил мне тем же.
— Ну что ж,— рассудительно произнес я,— есть и более прохладные места. Например, Баффинова Земля.
— В самом деле? — заинтересовался Людвиг.
— Этот наш друг,— я показал на бармена,— может тебе рассказать про Баффинову Землю.
Бармен, с лицом невыразительным, как лужа дегтя принялся полировать какой-то стакан.
— На Баффиновой Земле прохладно,— негромко произ-лес он.— Так прохладно, что там производят особые спиртные напитки, чтобы бутылки не лопались.
Людвиг задумался.
— Какой крепости? — спросил он.
Бармен вздохнул. Чувствовалось, что он начинает понимать мои затруднения.
— На Баффиновой Земле,— пришел я ему на помощь,— тебе пришлось бы испытать на себе гостеприимство эскимосов. Есть в больших количествах ворвань, тереться носами с веселыми эскимосками...
— Что такое ворвань? — пожелал узнать Людвиг.
— Это небольшой, но достаточно важный, изогнутый участок нижней части кишечника кита, достигшего совершеннолетия,— сказал я.
— Пойманного в августе, в полнолуние, когда начинают таять айсберги,— уверенно заявил бармен, чем заслужил мое безмерное восхищение.
— Убитого гарпуном,— смело добавил я.
— Не думаю, чтобы мне это понравилось,— сказал Людвиг.— Должно быть, на вкус что-то вроде рыбы, да? Меня всегда тошнит от копченой селедки и страшно хочется пить.
Я снова посмотрел на бармена, он ответил сочувственным взглядом.
— Видишь,— сказал я ему,— каким приятелем я обзавелся. Настоящий гунн.
— Точно, сэр,— отозвался бармен.— Думаю, неделька-другая в Дублине пошла бы ему на пользу. Не хуже психушки, говорят люди.
— Я подумаю,— обещал я ему.
— В Дублине очень влажно, верно? — спросил Людвиг, искренне желая пополнить свои знания.
— Верно,— ответил бармен.— Его еще называют Северной Венецией. Именно там была изобретена гондола.
— Но я думал...— начал озадаченный Людвиг.
— Пошли,— перебил я, беря его за руку.— Пойдем поедим копченой селедки.
За превосходной трапезой Людвиг облегчил душу, поведав мне про Пенни. Дескать, она и молодая, и веселая (хотя и лишенная чувства юмора, предположил я), но они постоянно ссорятся, постоянно. Она всегда копается, когда надо куда-то собраться, всегда поступает наперекор ему, но самый большой грех — спеша одеться, разбрасывает пополу чулки и бюстгальтеры. Людвиг полагал, что именно эта привычка в сочетании с некоторой разницей в возрасте делает невозможной саму мысль о женитьбе, во всяком случае весьма сомнительной. Я возразил, что это как раз то, что ему нужно: молодая живая особа, которая будет спорить с ним и заставлять ходить по пояс в разбросанных чулках и бюстгальтерах. Сказал, что множество браков распалось из-за чрезмерной аккуратности жены и множество были спасены уроненным вовремя бюстгальтером. Новизна этой идеи поразила Людвига, и после двух бутылок превосходного вина я почти убедил его завести вместе с Пенни собственную гостиницу в Борнмуте, при условии, что она не станет ронять бюстгальтеры в коридорах.
— Я написал ей, приглашая приехать в Борнмут и побыть со мной во время моего отпуска,— признался он.
— И что же она?
— Не ответила. Я очень беспокоюсь,— озабоченно сказал Людвиг.
— Перестань беспокоиться,— твердо произнес я.— Знай ты французскую почту, как я ее знаю, вообще не стал бы беспокоиться. Письмо, в котором говорится, что она приедет и любит тебя, придет в твой сотый день рождения.
Людвиг испуганно воззрился на меня.
— Шутка,— объяснил я.
— О! — воскликнул он с облегчением.— Значит, думаешь, она согласится?
— Непременно,— заверил я его.— Кто может устоять против ухаживания грязного гунна?
Эту шутку он уже знал, а потому громко расхохотался. Потом опять посерьезнел.
— Ты много путешествуешь? — спросил он.
— Порядочно.
— Это... ну... выбивает тебя из колеи?
— Нет. А что?
— Понимаешь, когда приближается отпуск, я всегда страшно нервничаю и у меня расстраивается желудок,— признался Людвиг.— Чем ближе отпуск, тем мне хуже. И когда отпуск начинается, мне так плохо, что я не получаю никакого удовольствия.
— Тебе нужен транквилизатор,— сказал я.— Могу поделиться.
— Поможет? — спросил он с надеждой.
