с веранды через отворенное окно. Помнится, дерево растет прямо под окном. Какой резкий, непривычный запах! Я уснул, а утром обнаружил, что запах исчез, зато желудок наполнился комьями боли. Меня тошнило. Долгий путь, жара, сытная пища, вино. Но нет худа без добра — я теперь имею право с чистой совестью отказаться от ужина у Изабеллы и Алека. Часов в одиннадцать позвоню…
Она меня простила. А что ей оставалось? Мне надо отдохнуть и прийти в себя, а встретиться и поточить лясы мы еще успеем.
Во второй половине дня мне слегка полегчало, и я задремал. Разбудила Изабелла. Она привезла два пластиковых стакана йогурта местного производства — не иначе, волшебной панацеи.
— Я только на минутку. Господи, да ты бледный как смерть. Что-нибудь для желудка принял?
— Да.
— Хорошо. Попробуй йогурт.
— Обязательно, как только смогу шевелиться.
— Между прочим, я теперь все знаю про джанфию. — Она подошла к окну и глянула вниз. — Очень мрачная история. Уверен, что хочешь послушать?
— Расскажи. — Я ее не звал, но, раз уж приехала, пускай остается. Странно, но отпускать ее не хотелось. Хотелось, чтобы она поужинала со мной. Без Алека. Изабелла всегда была снисходительна ко мне.
Но, увы, я для людей бесполезен. Не умею привязываться, не плачу добром за добро. И что бы им не оставить меня в покое?
— Так вот, жил на свете молодой и красивый поэт, и за его стихи принцы платили золотом.
— Бывали времена, — лениво подтвердил я.
— Да. Шел четырнадцатый век. Ни канализации, ни антибиотиков, только предрассудки и золото как всеобщий эквивалент.
— Изабелла, что я слышу? Ностальгические нотки?
— А ну цыц! У молодого поэта была привычка бродить по окрестностям, он вожделел вдохновения и, несомненно, находил его в обществе красивых пастушек. Как-то раз на закате он уловил роскошный запах и в поисках его источника набрел на куст со светлыми цветами. Пахло так восхитительно, что юноша выкопал кустик, принес домой и посадил в кадку на балконе своей спальни. Там кустик вырос в целое дерево, и там поэт просиживал день-деньской, а вечером выносил на балкон матрас и засыпал в лунном сиянии, под кроной дерева.
Изабелла посмотрела на меня.
— Мило, правда? Кто из нас это запишет?
— Я слишком устал, писать больше не тянет. Да и не продать ничего. Давай ты.
— Там будет видно. Меня эта корова, редакторша, так допекла! Вспомню ее — руки опускаются…
— Ничего, это проведет. А пока расскажи до конца.
Изабелла кивнула.
— Вскоре все заметили, что поэт очень исхудал, осунулся, ослаб. Он не сочинил больше ни строчки. Дни и ночи проводил у дерева. Напрасно друзья дожидались его в тавернах, напрасно меценаты надеялись услышать его новые стихи. Наконец очень влиятельный принц, властелин города, сам пришел к поэту. И там, к великому своему разочарованию, увидел лежащего под деревом живого мертвеца. Близилась ночь, в небе висела первая звезда, а сквозь листву джанфии на бледное лицо стихотворца светила молодая луна. Казалось, его дни сочтены, и это подтвердили срочно вызванные принцем врачи.
«Как же так? — вскричал принц. — Друг мой, что же с тобою случилось?»
Он смирился с мыслью, что юноша обречен, но все же предложил перенести его в более удобное место. Поэт отказался. “Жизнь мне больше ни к чему», — сказал он. И попросил, чтобы принц оставил его, так как приближается ночь и он хочет побыть в одиночестве.
В душе принца сразу зародились подозрения. Он отослал свиту, а сам тайком спрятался в спальне поэта — посмотреть, что будет дальше.
И в полночь, когда высоко в черном небе горела луна, листва джанфии едва слышно зашуршала. Вдруг из кроны в сноп лунных лучей шагнул юноша с темными волосами и бледной кожей, в одеянии, сшитом, казалось, из листвы. Он склонился над поэтом и поцеловал его, и поэт протянул руки навстречу. И это зрелище наполнило принца невыразимым ужасом и омерзением, ибо он лицезрел не только демона, но и злодеяние, проклятое христианской церковью. Под спудом этих чувств принц лишился сознания, а когда пришел в себя, загорался рассвет, дерево не пахло, а лежащий под ним поэт был мертв.
И естественно, — бодро добавила Изабелла, — принц заявил, что стал свидетелем гнусного колдовства, в дом покойника пришли попы и сожгли дерево. Осталась лишь крошечная веточка — ее, к своему изумлению, отломал и спрятал принц. Несчастного стихотворца похоронили в неосвященной земле, затем, спустя немалый срок, принц счел веточку засохшей и выбросил из окна своего дворца в сад.
Она посмотрела на меня.
— И там, — подхватил я, — он напился дождевой влаги, и пустил корни, и питался лишь сиянием луны по ночам.
— А однажды вечером, — сказала Изабелла, — принц, исполненный странных чувств, сидел в кресле, и вдруг в воздухе разлился поразительный аромат, такой таинственный, такой чарующий, что принц не осмелился даже голову повернуть в поисках его источника. Он сидел и ждал, сам не зная чего, и внезапно на его плечо и на пол легла тень. А затем он ощутил прикосновение к своей шее холодной, как росный лист, руки. Тут мы расхохотались.
— Шикарно, — сказал я. — Эротика, готика, голубизна, уайльдизм и фрейдизм. Ну и компот!
— И теперь только попробуй заикнуться, что не собираешься это записать.
Я отрицательно покачал головой.
— Нет. Может, когда-нибудь… Если ты не напишешь. Однако твоя легенда не говорит, откуда взялось название.
— Алек считает, оно связано с Ианом, мужской версией Дианы — олицетворения луны и ночи. Впрочем, это всего лишь догадка. О! — Она посмотрела на меня. — А ведь ты выглядишь гораздо лучше.
Я вспомнил, что недужу и по-прежнему на волоске висит дамоклов меч, и отвлек меня от всего этого лишь пошловатый фольклорный рассказик ужасов.
— Все-таки, как насчет ужина? Уверен, что не справишься?
— Если и справлюсь, обязательно об этом пожалею. Нет, спасибо. Пока достаточно йогурта, поглядим, кто кого.
— Ну, ладно, мне пора, завтра позвоню. Я поселился на вилле ради смены климата и уединения. Но, конечно, знал: климат — это всего лишь климат, да и уединение ничего не даст свыше того, что сулит своим названием.
Солнце было чудесным, пейзаж — прелестным, но я очень скоро понял, что не знаю, какой мне прок от светила и красот. Возможно, следовало перевести зрелища на язык слов и чувств, но чувства, вопреки моим ожиданиям, не реагировали. Я попытался вести дневник и вскоре бросил это занятие. Я пробовал читать и обнаружил, что взгляд не желает фокусироваться на буквах. На третий день я отправился ужинать к Изабелле и Алеку, старался не показаться невежливым, глядел, как Алек с той же целью лезет вон из кожи, вернулся под хмельком, и к тому же меня тошнило. Даже не в теле сидела дурнота, а в душе. Оставшись в одиночестве, я позорно пустил слезу. В конце концов запах джанфии, волнами затекая в комнату, привлек меня к окну. Я постоял, глядя на веранду, на далекие холмы, осиянные только звездами, на черное дерево; казалось, оно стоит гораздо ближе, пестря облачками раскрывшихся цветов. И я задумался о поэте и о духе дерева, инкубе. Час был вполне подходящий для таких мыслей. Надо же — дерево-вампир, неотразимый соблазнитель, убивающий плотскими наслаждениями. Какой чарующий образ… И какой точный. Если на то пошло, сама жизнь — вампир, она в конце концов приканчивает свои заколдованные жертвы.
Я уже не верил в Бога и потому нисколько не надеялся найти в мире что-нибудь сверхъестественное. Возможно, существует абстрактное зло или инкарнаций человеческой души, но нет ничего художественного, вроде демонов, выходящих по ночам из деревьев.
И тут зашуршали листья джанфии. Наверное, их шевельнул ночной ветерок, но он почему-то не тронул других растений на веранде.
На виллу часто приходили две красивые и робкие дикие кошки. Повариха давала им объедки, а однажды
