Должно быть, я серьезно напился. Конечно же, дело было в этом, и ни в чем ином. Душа и сердце раскрываются под воздействием алкоголя, что-то творится и с психикой. Сыру и фруктам не нарушить винных чар. Они лишь успокоили мой желудок, помогли ему приспособиться к вину.
Завтра я пожалею, что так нализался. Впрочем, завтра я пожалею вообще обо всем…
Рассудив таким образом, я почал вторую бутылку и понес ее в ванную, дабы пройти ритуал очищения, прежде чем займусь магией.
Я уснул за столом. В окне догорал закат, передо мной стояли бутылка и лампа и лежал дневник. Сзади натекал запах джанфии, он казался слабым и светящимся, как умирающий день. Читать было легче — вино дивным образом помогало разбирать и воспринимать текст. Раз или два я посмотрел на часы. Четыре, три часа до появления луны…
Когда я проснулся, фитиль (я предпочитаю читать при керосиновой лампе) еле тлел, я сразу протянул руку и погасил огонь. Остался только лунный свет. Луна поднималась в небо за чернильным силуэтом джанфии. Пахло неописуемо. Возможно, у меня разыгралось воображение, но я, кажется, еще ни разу не ощущал такого запаха.
И опять я улавливал мощную вибрацию, чуть ли не мелодию. Вероятно, ее создавала полная луна. Я больше не поворачивался к окну. Я даже придвинул к себе тетрадь и ручку. Но ничего не написал, лишь выводил дурацкие завитки — несомненно, психиатр почерпнул бы в них уйму информации. В уме была пустота. Пьяная, восприимчивая, дружелюбная пустота.
Я был весел и бодр. Любое чудо казалось вполне вероятным. Если восемь лет моя жизнь не выходит из черной полосы, то наверняка существуют и всевозможные привидения, порча и сглаз. На меня, стол и тетрадь падала тень джанфии. Сквозь кружево листвы и раскрывшихся цветов сочилось жидкое серебро. А затем появилось кое-что еще. Тень протянула вперед длинный палец. Неужели это оно? Нет, нельзя поворачиваться. Наверное, свет луны упал на выступающий лист или на что-нибудь из мебели.
По спине бежали мурашки. Я не двигался, словно окаменел; я следил за медленным движением тени. Знал, что рано или поздно она обернется высоким и стройным мужчиной. Ни звука. Молчали даже цикады. Хоть бы собака залаяла на холмах! Вилла совершенно онемела, обезлюдела, остался только я и, возможно, призрак. Но и он не издавал ни звука.
И тут зашуршала листва джанфии. Как будто дерево смеялось!
Ветер. Конечно, это он. Или ночное насекомое. Или запоздало распускается цветок…
Смесь страха и возбуждения удерживали меня на месте. Я широко раскрыл глаза и учащенно дышал. Я уже не пытался найти рациональное объяснение. Я перестал даже чувствовать. Я ждал. Ждал, словно в бреду, когда к моей шее прикоснется холодная длань жестокой сирены…
Да, я знал: в конце концов из тени выступит истина с обнаженным клинком.
Что бы ни произошло со мною, лучше испытать это с закрытыми глазами.
А потом — лакуна, провал. Из памяти выпал отрезок времени. Должно быть, мозг не выдержал нагрузки и отключился.
В сознание меня привел звук. Очень необычный звук. Знакомый — и при этом совершенно несообразный. Против воли вернулись нормальные чувства.
Это какое-то животное на ночной охоте. Лисица? Но странные, странные звуки даже для лисы. Не то хрип, не то кашель, не то рвота. А может, все вместе. Страшные, враждебные звуки.
На какое-то время вернулась тишина, переполнила тревогой все мое существо; наконец я открыл глаза и резко встал. Я обливался холодным потом, желудок выворачивался наизнанку. Запах джанфии подавлял, отравлял, а больше не происходило ничего. Тени выглядели совершенно обычными, и я, повернувшись к окну, увидел край луны и дерево, словно вырезанное из черной бумаги.
Я злобно обругал весь мир и себя. Болван, поделом тебе, никогда ничего не жди от судьбы. Я вспомнил длинную тень. Что это было? Какая-нибудь ерунда. Зачем было закрывать глаза? Конечно, чтобы помочь иллюзии.
Страшно другое, и об этом знает ночь. Знает, что я, как дурак, призывал демонов, знает об их отказе. О моей неудаче. Однако надо выйти из комнаты, от запаха меня вот-вот вырвет. Интересно, почему раньше он казался приятным? Я прихватил бутылку, чтобы поставить внизу в холодильник, вышел в коридор и включил свет. Спустился на первый этаж и торопливо постучал по другим выключателям, затопил виллу резким сиянием современных ламп. Луне было не тягаться с ними. Но меня преследовал запах джанфии — он просочился всюду. Я вышел на западную веранду, но и там, с другой стороны дома, он лез в ноздри.
Я изо всех сил пытался рассуждать здраво. Пытался запереть дверь в иной мир, усыпить разбуженную мною стихию. Призрак не явился предо мной, но каким-то образом он проник в мою реальность и остался блуждать в ночи. В чем же тут дело? Разумеется, только во мне. У меня не выдержали нервы, и я затеял дурацкий флирт с силами тьмы. Их не существует в природе, зато они есть в каждом из нас. Я вызвал своих собственных демонов. И вот они, вырвавшись на свободу, кишат вокруг.
Оставалась только надежда на кофе, кипу глупых журналов и на крепкий сон до рассвета. Но что это с кипарисом? Луна, скользнувшая над крышей в погоне за мной, поймала в свои серебряные тенета дерево. Странный выступ. Что это, сломанный сук?
Заинтригованный, я решил пройти между кустами и бросить прозаический взгляд. До кипариса было рукой подать, и луна светила ярко. Вокруг виллы сконцентрировалась вся ночь, вся ее сущность, однако, когда я первый раз посмотрел вверх, испытал не страх, а лишь изумление. Я отказался считать это зрелище сверхъестественным. Я огляделся и нашел опрокинутую табуретку, а потом снова задрал голову и удостоверился: это действительно Марта.
Она еле покачивалась, бледное лицо застыло в страшной гримасе. «Крепкую веревку взяла”, — подумал я.
И в этот момент я понял: те странные звуки издавала Марта, когда в конвульсиях дергалась на суку.
Изабелла была так потрясена, что слегла. Она очень любила Марту и не могла понять, почему бедняжка не поделилась с нею своим горем. Что же толкнуло несчастную девушку на самоубийство? Бросил любовник? И вдобавок она была беременна? Но ведь Изабелла могла помочь. Ребенка и в одиночку вырастить можно, были б деньги. По словам поварихи, Марта последние дни ходила сама не своя и не желала говорить, в чем дело. Не иначе, умом тронулась.
Прости ее, Господи, ибо не ведала, что творила…
Я сидел на веранде другой виллы в окружении чемоданов и ждал, когда приедет машина и отвезет меня в город. Алек с Изабеллой, бледные после болезней, сидели за белым чугунным столиком и смотрели на меня.
— Твоей вины тут нет, — сказал Алек Изабелле. — И нечего себя корить. Остается лишь гадать, почему она так поступила.
Затем он вышел, сославшись на температуру, но обещал попрощаться со мной.
— Ах ты бедняжка, — чуть не плача, сказала Изабелла. — Я тебя пригласила оглохнуть, а тут такое горе!
Я ей не сказал, что в случившемся есть и моя вина. Пробудив тьму, я, сам того не желая, обрек Марту на смерть. Сути этого процесса я не понимал, видел лишь результат, но и этого было достаточно. Не сказал я Изабелле и о том, что дерево джанфия, по-видимому, заболело и его дни сочтены. Гниют листья и цветы, и пахнет уже не сладко, а едко. Это сделали мои вибрации. А может, причина в том, что джанфия попала в фокус моего невезения и сгорела, как спичечная головка в фокусе лупы под солнцем.
Как бы то ни было, через ту лупу я разглядел врага в самом себе. Да, той могучей силой, что медленно убивала меня, тем мучителем из теней был я сам. И, выведя его на чистую воду, я не избавился от него, нет. Напротив, добавил ему сил.
— Ах, Марта, Марта, что же ты наделала, глупышка…
Изабелла заплакала, а я подумал, что это не поможет ни ей, ни Марте.
Вскоре по пыльной дороге прикатил нарядный красно-белый автомобиль и весело засигналил. Улыбчивый водитель, забирая мой багаж, воскликнул:
— До чего же прекрасный денек! Ах, до чего же прекрасный денек!
