за этими двумя. А Руперту, я уверена, надо очень многое записать в свой дневник.
– Подумаешь, большое дело, – буркнула Конни.
– Это действительно большое дело, – возразила ей Кимберли. – Я хочу, чтобы он все записывал. Хочу, чтобы осталось документальное свидетельство всего, что здесь происходит. На тот случай, если мы отсюда не выберемся.
– Это смешно. Я уверена, что Уэзли собирается убить нас всех. И что же – после этого он позволит, чтобы какой-то дневничок Руперта раскрыл миру его преступления? Ты меня рассмешила. Да он его сожжет.
– Спасибо, Конни, – сказал я.
– А что, спустись на землю.
– Как бы там ни было, но быть убитым не входит в мои планы. Я собираюсь выбраться отсюда – и надеюсь, что нам всем это удастся. А затем я найду издателя. И мы станем знаменитыми. Я заработаю огромную кучу денег. И все, кто прочтет мою книгу невыдуманных приключений, увидят, какой же ты была стервой.
– Может, я сама его сожгу.
– Только попробуй, и увидишь, что...
– Прекратите! – возмутилась Кимберли. – Оба!
– А ты оставь дневник Руперта в покое, – сказала Билли дочери.
На что дочь обиженно ответила:
– Да, как же, становись на его сторону, давай-давай. По существу, на этом наше заседание было объявлено закрытым. В конце концов, я ожидал худшего.
Будучи признанным главным объектом умышленного нападения Тельмы, я вышел из этой неприятной ситуации с гораздо меньшими потерями для своего престижа. Теперь я был счастливчиком, уцелевшим после покушения на жизнь, а не растяпой, позволившим Тельме бежать.
Но в то же время я никак не мог отделаться от не очень сильного, но навязчивого страха.
Одно дело, когда на тебя бросается с опасной бритвой твоя пленница, решившая вырваться на волю. А совсем другая музыка, когда она приходит к нам вся избитая и с целым ворохом лжи лишь для того, чтобы подобраться ко мне поближе поздно ночью и выпотрошить.
Мне чертовски повезло, что я еще жив.
День? – А кто его знает, какой
Размышления после возвращения к дневнику
Он там, где я его оставил. Так что я открыл его и снова пишу.
Не знаю, зачем мне это нужно.
Разве что, как сказала Кимберли, мы должны регистрировать все, что здесь происходит.
Может быть, когда-нибудь мой дневник попадет в руки копов.
Да, как же!
Разве в этой забытой Богом дыре на краю Вселенной есть полицейские? Кто-нибудь вообще есть? Знаю лишь одно: я не хочу, чтобы мой дневник когда-нибудь опубликовали. Больше не хочу. После того, что случилось.
– А что случилось? – спросите вы.
Не знаю я, что случилось.
Прошло уже несколько дней со времени моей последней записи. Мне так кажется. Но я совсем не уверен, сколько на самом деле прошло времени.
Я только что перевернул несколько страниц, чтобы прочесть написанное и освежить память. Создается впечатление, что это писал кто-то другой. И писал давным-давно. Несколько лет назад. Так много с тех пор изменилось.
Даже как-то неловко видеть то, что я тогда написал.
Например: “Я лично ожидаю, что он снова попытается меня убить”. Это “снова” – звучит так, словно однажды меня уже убили. Но подлинная проблема не в этом. (Кто станет придираться к грамматике, да еще и в диалоге. Верно? И вообще, кому какое дело до всего этого?) Настоящая проблема в моей развязной, беспечной, гребаной позе. Ах да, мой добрый друг Уэзли? Он, вероятно, предпримет еще одну попытку убить меня. Фу-ты, ну-ты! Не потерять бы бдительность, да? Не забыть бы увернуться.
Так вот, слушайте новость.
Не меня он сцапал.
А их.
Кимберли, Билли и Конни.
Это они “унесенные гребаным ветром”, а не я. Я-то здесь, снова на нашем берегу, делаю записи в свой дневник, жив, цел и невредим – и один.
Еще один перл из моей коллекции.
Кстати, о самонадеянности.
Кстати, о говнюках, каких свет не видывал.
Кстати, о пророчествах.
Конечно, мне доподлинно неизвестно, убиты ли женщины. Вероятно, да, но нельзя сказать, что я в этом абсолютно уверен, потому что мне открыта лишь часть того, что произошло, но не все. Когда я отключился, они еще были живы, но что случилось с ними потом?
Не знаю.
Знаю только, что они исчезли. Нет, это нестерпимо. Пойду-ка лучше окунусь. Может, мне повезет, и меня проглотит акула.
Боевой отряд
Это следующий день.
Вчера голова была забита Бог знает чем, и у меня просто сил не хватило, чтобы еще что-то написать. Я пошел поплавать, как и говорил. Но акулам на ужин не достался. Их здесь нет и в помине.
Зато у меня возникла мысль о самоубийстве.
Одном из тех очень красивых, мелодраматичных самоубийств, которыми хоть пруд пруди в любой мыльной опере – когда какой-нибудь идиот уплывает навстречу закату. Идея тут, думаю, такая: отплыть от берега настолько, чтобы уже не хватило сил вернуться назад. Так что, даже если и передумаешь, твоя песенка спета.
Но я не сделал этого, и на то было сразу несколько причин:
а) тонуть неприятно,
б) покойником быть ненамного приятнее,
в) одиночество вовсе не хуже, чем смерть,
г) я не на все сто процентов уверен, что девчонки мертвы,
д) убив себя, я никогда не смогу осуществить то, что мне жуть как хочется сделать с Уэзли и Тельмой,
е) нравится мне это или нет, но я действительно чувствую себя в определенной мере обязанным исполнить роль изгнанника и парии, стать Горацием наших благородных злоключений и изложить почтенной публике всю правду и ничего, кроме этой правды.
Кроме того обстоятельства, что я не убил себя, других, заслуживающих внимания событий вчера не произошло. Я плавал, ел, плакал и спал.
Сегодня я расскажу, что с нами случилось на восьмой день.
Во всяком случае то, что мне известно.
Шестым был день, когда вернулась Тельма, избитая и заверявшая нас, что убила Уэзли. В ту ночь она бросилась на меня с бритвой, после чего совершила побег вплавь.
На седьмой день мы долго обсуждали события шестой ночи. И я много написал об этом. Помимо этого, не произошло ничего существенного. Решительных действий мы не предприняли в тот день главным образом из-за ранений Конни. Но ей становилось все лучше.
В следующую ночь тоже ничего не произошло.
На восьмой день Конни все еще чувствовала себя больной, но рвалась в бой. Как все мы. Потому что
