– Может быть, – проговорила Мелеин, – маленькие дусы совсем не похожи на обычных детей. Там, откуда они пришли, родившийся беспомощным не выживает.
Ньюн поднялся и осмотрел освещенную луной землю, но дусы умели хорошо прятаться, и если где-то поблизости и были малыши, мри не смог разглядеть их. Но когда Ньюн снова уселся, и дус положил ему голову на колени, беспокойство за зверей все еще не покидало его.
– Опасно, – сказал Дункан, – выпускать новый вид животных на планету, особенно на такую хрупкую, как эта.
Дункан говорил. У Ньюна была мысль во имя любви запретить говорить это.
И внезапно Дункан склонил голову, и возникло беспокойство в чувствах дусов.
– Это так, – негромко сказала Мелеин. – Но без них нам будет одиноко.
Дункан молча посмотрел на нее и наконец обхватил руками шею своего зверя, и склонил голову, и успокоился. Ньюн устроил в середине Мелеин, и они заснули, заснули все – впервые с тех пор, как оставили корабль, ибо дусы были с ними, охраняя их, и тепло зверей согревало их.
Дусы все время увеличивали свою численность, порождая других дусов, которые появлялись на свет взрослыми и заполняли планету, пока вся Кутат не стала принадлежать им, и они заполнили улицы мертвых городов, и мри были не нужны им.
Ньюн мгновенно проснулся, встревоженный пробившимися сквозь ночной кошмар мыслями дуса, чувствуя, как стекает по лицу холодный пот… рядом, такие же взволнованные, зашевелились остальные, похоже, озадаченные тем, что их разбудило. Дункан окинул взглядом холмы, словно какой-нибудь ночной бродяга мог приблизиться к ним.
– Пустяки, – сказал Ньюн.
Он не рассказал про свой сон: страх все еще не отпускал его. Ньюн никогда в жизни не чувствовал себя настолько подвластным дусам – он лишь разделял их ощущения. Присутствие землянина: это оно породило подобное подозрение, для которого не было никаких оснований.
«У дусов, – напомнил он себе, – нет памяти.» Для этих двух зверей Кесрит больше не существовала. Они никогда не вспомнят планету, пока не увидят ее вновь, а этого никогда не произойдет. Личности и места: вот и все, что сохранялось внутри их толстых черепов… и сейчас для них существовала лишь Кутат. Они, в отличие от людей, словно бы родились и выросли здесь.
Ньюн снова закрыл глаза, устыдившись сна, о котором, скорее всего, догадывалась Мелеин – правда, она могла по ошибке приписать это Дункану – и почувствовал себя одураченным, ибо разделил ночные страхи землянина, связанные с рождением дуса. Сейчас зверь излучал спокойствие. Ньюн вобрал его и растворился в тепле, отвергая страх.
По крайней мере, у дуса не было памяти.
На следующий день они шли не спеша; зная, что Дункану тяжело передвигаться в разреженном воздухе, они не слишком торопили его.
И они были осторожны, и шли, стараясь держаться неровностей местности, и с присущей дусам мудростью стремясь, чтобы их не заметили из города.
Но чем ближе они подходили, тем бесполезнее казались их предосторожности.
Старый, старый. Теперь Ньюн ясно видел то, о чем лишь догадывался: шпили в развалинах – их давно не ремонтировали, повсюду груды обломков. Никто из людей не произнес ни слова: они не хотели признаваться себе в увиденном.
В конце концов они отбросили осторожность. Ветерок, что несколько дней дул им навстречу, внезапно усилился, бросая пригоршни песка в их плотно закрытые вуалями лица, отнимая у людей силы. Дусы шли, сжав ноздри и опустив головы, изредка фыркая, и явно сомневаясь в рассудке своих хозяев, которые упорно шли вперед. Глаза Ньюна жгло, несмотря на защиту мигательной перепонки, и он опустил козырек зейдх – Дункан сделал это сразу же, как только усилился ветер; Мелеин опустила внутреннюю вуаль из легкой кисеи на своем головном покрывале, сэрех, которая полностью закрыла лицо госпожи, превратив ее в невыразительную белую фигуру, подобную их черным фигурам.
В любом другом случае благоразумие заставило бы их искать укрытие – подобных довольно гостеприимных мест здесь хватало; но они продолжали медленно идти, по очереди таща упрямые санки.
Реки песка струились по улицам города. Словно призраки, шли люди среди руин, и остававшиеся позади них следы мгновенно исчезали. Над ними возвышались шпили, тающие за ржавыми облаками пыли, изредка проступая в пронзавших мрак солнечных лучах; и ветер обрушивался на узкие улицы, завывая демоническим голосом, колотя песком по их козырькам.
Шпили и перекрывающиеся арками цилиндры, сплошные цилиндры, проступающие на фоне закутанного в песчаную вуаль солнца… ничего подобного Ньюну никогда прежде видеть не приходилось. Он внимательно смотрел вокруг, и не мог отыскать ничего знакомого, ничего, что сказало бы ему: «здесь живет Народ». Его охватил страх, на душе стало невыносимо тяжело.
Они немного отдохнули, укрывшись в остове разрушенного шпиля, подавленные воем ветра снаружи. Дункан закашлялся – сухой, надоедливый звук, который умолк лишь тогда, когда мри заставили его выпить немного воды; и Ньюн сложил вдвое закрывающую лицо землянина вуаль – самим мри это подсказали мудрые боги, и теперь Дункан мог дышать, не боясь пыли.
Но никто из них не говорил о городе и о том, что они увидели. Набравшись сил, они снова окунулись в бурю; и была очередь Дункана тащить санки, что на поворотах шипели на песке и скрежетали на камнях; и какая бы не была эта ноша, они не бросали то, что несли. Хотя и сомневались в том, что это нужно.
Мелеин упорно вела их к центру города – сам Ньюн тоже бы выбрал это направление: в сердце лабиринта улиц, ибо в центре всегда располагались священные места, святилища, а справа от центра неизменно размещался и'ид су-шипэйн, проход в башню госпожи. В любом выстроенном ими сооружении мри всегда знали свой путь – и так было и в те времена, когда существовали города.
Дусы снова покинули их. Оглянувшись, Ньюн заметил, что зверей нет, хотя он по-прежнему ощущал их прикосновения. Дункан повернул ослепленное черной маской лицо в том же направлении, потом снова взглянул на дорогу, которой их вела Мелеин, и налег на веревки. Визг полозьев по голому камню на миг перекрыл рев ветра, и утих, когда под ногами снова оказался песок.
И шпили внезапно расступились, и они вышли на огромную площадь.
Здесь стоял эдун, Дом, к которому они стремились… наклонившиеся стены, четыре башни на едином фундаменте; Дом, который они знали, был глиняным, приземистым и грубым… этот же, закутанный в вуаль песчаной мглы, был из шафранового [шафрановый – желто-оранжевый с коричневым оттенком] камня, и своды сливались в своей верхней части – громада, приводящая в трепет – превратившая все воспоминания Ньюна в нечто маленькое и незрелое… песня, которой его эпоха была лишь отголоском.
– Боги… – выдохнул Ньюн, увидев, что смог однажды сотворить Народ.
Здесь должно было быть Святилище, если, конечно, оно сохранилось; здесь должно было быть сердце Народа, если кто-то еще остался в живых.
– Идем, – поторопила их Мелеин.
Они с трудом стали подниматься к дверям: Дункан медленно толкал вперед санки, а Ньюн, ухватившись рукой за веревку, помогал ему. Двери распахнулись перед ними; белая фигура Мелеин первой ступила во мрак, и Ньюн, встревоженный ее поспешностью, покинул Дункана.
Мрак внутри не таил угрозы; здесь было заметно тише, и тучи песка и пыли не проникали далеко внутрь. В неясном свете, льющемся из распахнутой двери, Мелеин свернула свою вуаль, откинув ее поверх длинных волос; Ньюн поднял козырек и направился обратно, чтобы помочь Дункану, который одолевал дверной проем; когда они втащили санки внутрь, полозья грубо заскрежетали. Звук эхом отозвался от погруженных в тень стен и сводчатого потолка.
– Берегите глаза, – сказала Мелеин.
Обернувшись, Ньюн увидел, что она тянется к панели у дверного проема: вспыхнул свет, холодный и резкий. Мигательная перепонка среагировала мгновенно, и даже сквозь ее пелену Ньюн увидел черные узоры на стенах, вздымавшихся над ними: письмена, похожие и непохожие на те, что создавала Мелеин, застывшие, и угловатые, и могущественные. Вскрик сорвался с губ Мелеин в благоговении перед увиденным ею.
– Пол в холле чист, – с удивлением отметил Дункан, вытирая слезы с покрытого пылью лица и оставляя
