Яков задыхался в своем укрытии. Все силы забрало волнение, а тут еще в ноздри лез гнилой запах протухших звериных шкур. Но он терпел, помня, что пути назад нет, что, вернувшись к боярину, он умрет под беспощадными ударами палок.
Он старался думать о своем будущем. Если повезет, если он станет Яковом Полочанином, то пойдет служить к какому-нибудь богатому ремесленнику. Он смекалистый, сильный, справится с любой работой. А хорошо бы ловчим стать, зверя на охоте выслеживать… Какая это радость, какое счастье – идти, бежать по тайным лесным тропкам, известным только тебе, где все засыпано снегом или золотыми осенними листьями, поднимать из логова зверя, кричать ему вслед, слышать, как он испуганно убегает, продираясь сквозь ельник и заросли кустов. Как хорошо сидеть потом возле освежеванной туши. Отдыхают утомленные от беготни ноги… Вечерняя заря опускает на лес широкое алое крыло… Собаки с сердитым визгом лижут горячую звериную кровь… Лесной вольный ветер трубит в костяной охотничий рог…
Отдавшись мечтам, обессилев от невыносимой вони, Яков, зажатый со всех сторон, погружался в глубокую жгучую темень, где ярко вспыхивали маленькие искрящиеся звездочки и густо звенела в висках кровь. В последний миг ему почудилось растерянное, испуганное лицо Мирошки. Мальчик, наклонившись над Яковом, протягивал ему руку. Хотел было Яков ухватиться за эту ручонку, да сил не хватило, слабость, вялость сковали все его тело, и он провалился во что-то мрачное, страшное, пошел на самое дно…
– Глянь, кого мы привезли, – прозвучало над самым ухом, и Яков с огромным усилием открыл глаза. Пожилой купец со свалявшейся серой бородой внимательно глядел на него. Купец только что поднял шкуры, в которые завернулся Яков.
Подошли другие купцы. С любопытством глядели они на неожиданного гостя. Яков чувствовал, как холодеет сердце.
– Кто ты? – спросил купец с серой бородой. Яков молчал.
– Ты что, не видишь? Холоп боярский. Эти слова принадлежали маленькому вертлявому купчику с массивным золотым перстнем-печаткой на пальце. Он крутил перстень, подышав, тер о полу своего красного кафтана и все время не сводил глаз с Якова.
– Надо отвезти его к хозяину, – раздумчиво предложил серобородый. – Боярин хорошо заплатит.
– А откуда известно, что он холоп боярский? – вмешался в разговор еще один купец, высокий, сухой, с глубоким рваным шрамом на правой щеке. Видно, копьем когда-то щеку задело. – Людей на свете всяких много. Не один Гаврила в Полоцке. Бородатый с ним не согласился.
– Ярун, – повернулся он к купчику с золотым перстнем на пальце, – сходи к переднему возу, принеси веревку. Свяжем этого воробья. Боярин хорошо заплатит.
Ярун, хихикнув, побежал за веревкой. Яков наконец слез с воза и стоял теперь в окружении купцов. Снова неволя раскрывала свою пасть, снова делался черным белый свет.
– Купцы, – взмолился он, – отпустите меня. Что я вам плохого сделал?
– Нельзя убегать от хозяина, – строго сказал серобородый. – Что, если все начнут бегать?
Ярун весело нес веревку. Яков, прикусив губу, вдруг рванулся с места, сбил с ног бородатого и помчался изо всех сил к раскрытым воротам.
Он вылетел за ворота, побежал по узкой, тесно застроенной низкими деревянными избами улице. Земля Полоцка была под его ногами. Ветер Полоцка бил ему в грудь. София высоко сияла над городом. Он бежал, глядя на ее купола. Кто ждал его? Кого он знал в этом огромном городе?
У первого же встречного, гончара с красными от глины руками, он спросил:
– Где найти князя Вячку с дружиной?
– Вячку? – удивленно глянул на запыхавшегося Якова гончар. – На подворье у боярина Твердохлеба остановился князь.
После долгого хождения по шумному городу Яков нашел наконец подворье боярина Твердохлеба и сразу же увидел Вячку, собиравшегося идти в светлицу.
– Князь! – в отчаянии закричал Яков.
Вячка замедлил шаг, вопрошающе взглянул на Якова:
– Кузнец?
Яков бросился на колени:
Спаси, князь. Дай пристанище.
Глава третья
(часть III)
Княгиня Добронега плакала в своей опочивальне. Это были первые ее слезы с той поры, как оставила она родное Княжье сельцо, простилась с отцом-матерью, уехала в Полоцк, оттуда в Кукейнос, где кукейносский поп Степан обвенчал ее с Вячкой в церкви при всем народе. Челядница Кулина, которая с самого Княжьего сельца не расставалась с Добронегой, расчесывая ей красивым самшитовым гребнем волосы, уговаривала:
– Не плачь, княгинюшка, не плачь, кукушечка. Из-за чего басу-красу губишь, молодость сушишь? Что Софья – она же еще дитя малое! В куклы играет. Откуда ей знать, кто ей счастья желает. Родную мать, конечно, не заменишь – одну ее бог на весь век дает. Да с твоим золотым сердцем, княгинюшка, ты кого хочешь полюбить себя заставишь. Нельзя тебя не любить.
Добронега подняла заплаканные глаза на Кулину, тихо спросила:
– А может, напрасно я вышла за князя Вячеслава? Кулина руками всплеснула:
– И не говори так, княгинюшка, и не думай. Как две звезды вы в небе. Где лучше вас пару найти? Полюбит тебя Софья, родной считать будет. Попомнишь мои слова.
Добронега понемногу успокаивалась. Вообще-то была она неплаксивой породы, в отца удалась. Тот, когда еще мальчонкой был, только разгневанно сопел носом и густо краснел, исподлобья глядя на обидчика.
