Вячка словно окаменел за эти дни, а Прусс все больше возбуждался, стучал кулаками о стены темницы, громко кричал. Он был из тех людей, у которых часто и резко меняется настроение. Однажды за буйство, за крики латники Альберта долго били его древками копий. Но как только они вышли, Прусс весело рассмеялся.
– Ну и человек ты, – удивился Вячка. – Терпеливый, как кремень. Неужели не больно?
– Открою тебе свою тайну, князь, – понизил голос Прусс. – Я не знаю, что такое боль, не чувствую ее. С самого детства не чувствую. Случалось, так стукнусь пальцем о камень или о корягу какую-нибудь – другой клубком крутился бы на земле от боли. А я бегу дальше смеясь. Не дал бог моему телу боль. Не знаю я, что это такое. Великую милость оказал мне всевышний.
Вячка ничего не сказал, но подумал: «Это тебя и погубит, Прусс. И тело человеческое, и душа должны чувствовать боль. Без боли нет жизни».
А через два дня Прусс пошел в город, схватил камень, которыми пленные укрепляли подножье стены, ударом в висок убил латника, попытался убить рыцаря Макса, чтобы завладеть его конем и вырваться за городские ворота. Ворота как раз были распахнуты – в Ригу въезжал купеческий обоз. Однако рыцарь Макс не растерялся – ударом железного башмака сломал Пруссу нос, соскочил с коня, повалил Прусса на землю, крепко связал ему руки веревкой и пригнал на епископское подворье.
Били Прусса без пощады, кровь брызгала во все стороны. Вячка думал, что Альберт прикажет повесить или четвертовать пленного. Но епископ решил сохранить Пруссу жизнь и даже отпустить на родину, выколов глаза.
– Ветер приведет тебя в Пруссию, – сказал он несчастному пленнику, – а глаза ты оставишь в Риге. Иди к соплеменникам. Пусть дрожат они от страха в своих лесах и болотах. Пусть увидят, какими безжалостными мы бываем к врагам. В последний раз взгляни на солнце, простись с ним навсегда.
Прусс вздрогнул, поднял к небу большие синие глаза, потом заметил Вячку, крикнул ему:
– Прощай, кукейносский князь! Никогда больше не увижу тебя!
– Ты обо мне услышишь, Прусс, – тихо ответил Вячка, но и до Прусса, и до тевтонов долетели эти слова князя.
Он долго не мог уснуть в ту ночь, лежал в темноте, вспоминал Прусса. Погорячился Прусс. Договаривались же вместе бежать из плена, но увидел раскрытые городские ворота и не выдержал… Правду говорят: «На горячих лошадях глину месят».
Надо выжидать… Надо терпеть… Надо, чтобы тевтоны поверили, что он, князь Вячка, изменился, стал мягкой луговой травой, которую топчут их кони. «Дай мне терпение, святая София», – молил Вячка, вглядываясь в суровый ночной мрак.
Мальчонкой он боялся ночной тьмы, но отец и мать не разрешали зажигать в опочивальне свечку. И он искал в поле, на лугу прозрачные белые камешки, клал их на солнце. Лежа на солнце целый день, они вбирали в себя солнечные лучи. А ночью мальчику казалось, что камни светятся, и он засыпал, спокойный и счастливый.
Ночь плыла над Ригой. Не спал князь Вячка, думал о своей судьбе, о своей дочери, о родной земле. Наконец задремал под утро и сразу же проснулся – почудилось ему, что далеко-далеко отсюда, от этой ненавистной темницы, в светлых полоцких лесах радостно и призывно кричит оборотень.
Епископ Альберт был доволен – еще одно усилие, и лютый враг рижской церкви превратится в послушную овцу, которая будет щипать травку под присмотром святых пастырей. А там можно будет вручить ему ленные стяги, двери на Двину распахнутся, и ветер над ней начнет дуть только с запада на восток – в одном направлении.
– Ты мудр, сын мой, – сказал он Генриху. – Ты умеешь подбирать ключи к сердцам людей.
– Стараюсь для нашей церкви, монсиньор, – скромно опустил глаза Генрих.
Князь Вячка с каждым днем становился все тише, все смиреннее. Глаза его смягчились, стерся с них холодный металлический отблеск. Однажды князь даже попросил послушать мессу, и святые песни, видимо, поразили его. Несколько дней он ходил под их впечатлением, задумчивый, тихий, только слабая усмешка порой набегала на лицо. Ему разрешили выходить на подворье, и он подолгу бродил возле серых каменных стен, разглядывал щели в них и мох, выросший в этих щелях. Попал на лужок с бархатисто-зеленой травой, сел, опустил руки, потом, оглянувшись вокруг – не следят ли чужие глаза, – по самую шею спрятал в траву голову, долго нюхал что-то, к чему-то прислушивался, и, когда снова поднял / лицо, в глазах стояли слезы.
«Истинный бог входит в окаменевшую душу», – думал Генрих, который все время украдкой следил за князем через узкое окно епископской читальни. Его радовали изменения, происходившие с князем Кукейноса. Князь на глазах становился спокойным, покладистым, ручным.
Когда минули две седмицы, Вячка попросил позвать епископа и объявил Альберту, что отдает рижской церкви половину своих владений, принимает ленные стяги и готов пустить в Кукейнос зодчих и рыцарей Альберта, чтобы они возвели каменный храм. Сразу же собрали капитул, на котором сам епископ вручил Вячке ленные стяги, обнял его, поцеловал, подарил десять боевых коней и десять стальных рыцарских доспехов. Произошло это в Риге на погосте святого Петра, во времена пребывания на апостольском престоле папы Иннокентия III, во времена царствования императора Оттона.
Отслужили мессу, и Вячка, простившись с дочерью, Альбертом и Генрихом, в сопровождении двадцати рыцарей епископа направился в Кукейнос. Над Ригой плавали невесомые пушистые облачка.
Всю дорогу князь молчал, чему-то улыбался, на привалах часто и долго молился. «Неужели это тот самый Вячка, отважный князь, о котором нам рассказывали столько ужасов? – удивлялись рыцари. – Да это же безобидный монашек, воробей, выпущенный из клетки». Некоторые из рыцарей начали поглядывать на князя с презрением, посмеивались над ним. Когда на привале Вячка хотел сесть у костра, рыцарь Готфрид, опередив, занял его место и, хихикая, смотрел, как князь рвет траву и садится на эту траву в стороне от костра.
– Травяной король! – показав на Вячку пальцем, с издевкой засмеялся Готфрид. И покатилось меж рыцарей:
– Травяной король! Травяной король! В замке Леневарден их встретил рыцарь Даниил. Увидев Вячку, смиренного, покорно принимающего всеобщее презрение, радостно сказал:
– Ну что, поджал хвост, королек?
