Пустая рама Рафаэля имела идиотский вид: одна, без картины, на белой стене. Это очень грустно, но это так.
Стоя посреди группы репортеров, синьор Туттикуанти рассказывал о том, как он обнаружил пропажу картины. Я присоединился к репортерам, чтобы тоже послушать.
Хранитель рассказывал, что ни одна из дверей не была взломана. Накануне вечером начальник охраны, синьор Грозопино, сделал обход, удостоверился, что все картины находятся на своих местах, закрыл двери и окна, которые все снабжены специальной сигнализацией, и проверил, все ли посетители покинули музей.
При обходе его сопровождали сторожа Купетадиане и Саффило. Все эти три персоны присутствовали здесь и с жаром подтвердили все сказанное.
Я отделился от основной массы, чтобы произвести быстрый осмотр музея.
Последний, кроме окон, располагал лишь двумя выходами: главным подъездом и незаметной дверью, которая ведет в квартиру хранителя.
Замки на дверях были внушительными. Спрятаться здесь было невозможно, так как вся мебель музея состояла из банкеток, покрытых лаком. Если бы кто-нибудь спрятался под одной из них, его бы немедленно обнаружили. И, к тому же, нужно было бы, чтобы этот кто-нибудь вышел из музея до того, как обнаружили пропажу картины, а синьор Туттикуанти настаивал: когда он обнаружил пропажу, все выходы были крепко заперты.
Вот еще одна тайна: как грабитель вышел из музея? Если это была бы единственная кража, я заподозрил бы хранителя, потому что он был единственным, кто мог проникнуть ночью в галерею, но после всех тех краж картин, которые произошли во Франции, его виновность оказывалась весьма сомнительной.
Я ушел так же скромно, как и появился, и вернулся в цирк.
Было уже поздно – 12 часов, – а первое воскресное представление было назначено на 13.45.
Белая «ланчия» стояла по-прежнему на своем месте.
Я бросился в наш фургон и увидел Толстяка, сидящего верхом на стуле и устремившего свой взор в окно.
– Ничего нового, Беру?
– Вещи! – ответил он, что в переводе с языка Беру означает «ничего».
Он в ворчливом настроении. Он провел утро, сидя неподвижно и уставившись в одну точку, и по его телу стали бегать мурашки, а в глазу начинался ячмень.
– Иди завтракать, я тебя заменю.
– Не голоден, – бросил он.
Я задрожал.
– Ты сказал?..
– Я сказал, что у меня нет охоты жрать. Это что, непонятно сказано, а? Видимо, вчера я слопал что-то не совсем свежее.
– И ты не сможешь проделать свой номер?
– Разумеется, смогу. Ведь есть разница между желанием жрать и возможностью жрать, а? Просто я не хочу жрать, заполнять свой желудок перед тем, как выйти на сцену.
– У тебя плохой вид.
– Это потому, что я недостаточно двигаюсь. У тебя тоже видик… Боже мой!..
Толстяк так подскочил, что его сиденье упало вместе с ним. Он лежал на полу на своем толстом заде и выглядел как упавшая груша.
Он поднял руку и замахал ею.
– У тебя закружилась голова? – обеспокоился я.
– Нет! Это «ланчия»! Скорее! Она только что отъехала!
Он не успел окончить своей фразы, как я уже выскочил наружу.
Глава 6
Беру не солгал: в самом деле, белая «ланчия» покойной мадам Кабеллабурна удалялась с площади.
Я был в ярости. Если бы, по крайней мере, здесь был мой «ягуар», я мог бы помчаться за ней. Что делать? Что не делать? Куда идти? Куда не идти?
Я с беспомощным видом смотрел на удаляющееся белое пятно. Потом мое напряжение разрядилось тройным сальто-мортале.
Тяжелый грузовик, нагруженный лесом, въехал на площадь, на минуту загородив въезд на нее.
Ваш Сан-Антонио взял ноги в руки и показал мировой рекорд в беге по мусору на восемьсот метров.
Я бежал настолько быстро, что зебры в клетках потеряли сознание от стыда за свою медлительность.
Грузовик разворачивался с трудом. У него был прицеп, и это страшно мешало ему маневрировать.
Тип из «ланчии» сообразил, что происходит. По-видимому, он видел в зеркальце, как я побежал за машиной. Он догадался, что я поймаю его прежде, чем путь будет свободен, и решился на маневр: проехал
