– Скорее в постель, – сказал он. – Я очень рад, что нашел Медора. Он согревает меня. Должен тебе сказать, он стоит настоящего одеяла.
– Почему ты зовешь его Медор, ведь это собачье имя! Если бы оно было хотя бы кошачьим!..
Это замечание огорчило его. Он нахмурился.
– Вот уж не ожидал, что ты можешь быть таким формалистом.
Затем он внезапно понял справедливость моего замечания.
– В сущности, ты, возможно, и прав. А как же, по-твоему, я смог бы его окрестить?
– Три Лансье, – предложил я.
– А может быть, Бисскот?
– Почему?
– Потому, что он из Бенгалии.
– Нет, это уж слишком длинно. Нужно, чтобы имя было резким и легко произносилось. А у тебя есть намерения продолжать жить с этим животным, Толстяк?
– Естественно. Я его усыновлю. Я куплю его у Барнаби и увезу его в Париж вместе с нами, когда мы вернемся туда.
– Но мне кажется, что ты собрался подать Старику заявление об отставке?
– Я это сказал так просто, чтобы что-нибудь сказать, но мое последнее выступление заставило меня задуматься. Если я буду продолжать эту работу, то кончится тем, что у меня не выдержит кишечник.
Наконец, мы оказались в своих апартаментах. Я ощупал стальные мускулы Толстяка.
– Ты на самом деле хочешь спать, Беру?
– Немного, племянничек. У меня такое ощущение, как будто к моим векам привязали пудовые гири.
– В таком случае, я отправляюсь один, – сказал я.
– Куда?
– В то место, куда Барнаби отвез свой таинственный товар.
– А что там делать?
Я удивленно посмотрел на него.
– Скажи, Беру, ты не вспоминаешь про то, что мы с тобой легавые, проводящие определенное следствие?
– Мы должны заниматься кражами картин, а не другими вещами.
– А кто тебе сказал, что в этих коробках не картины?
Теперь наступила его очередь выразить удивление, не лишенное жалости.
– Ты можешь представить себе картину в футляре для флейт?
– Картина, вынутая из рамы, Беру, сворачивается как бретонский блин.
Убежденный, он опустил голову.
– Я не рассматривал проблему под таким аспектом.
Он задумался.
– Хорошо, я буду сопровождать тебя, – проговорил он в порыве горячей дружбы. – Мы доставим себе удовольствие утром. Я прошу у тебя только десять секунд, чтобы пойти к Медору и дать ему сахару.
Глава 11
По дороге я рассказал ему о деле Градос. Его Величеству не понравился мой рассказ.
– Видишь, какова жизнь, – вздохнул он. – Ищут вора картин, а находят торговцев наркотиками: это как Генрих IV на вокзале Аустерлиц: ты ждешь грущи, а появляются боши.
Турин почти пуст. Это как раз то время ночи, когда те, кто возвращаются домой, встречаются с теми, которым рано выходить на работу… И те и другие падают от недосыпания…
Темнота так же плотна, как испанское вино. Несколько капель дождя упало на асфальт.
– Видишь, – пробормотал Беру, – если у тебя есть порок, ты за него платишь. Каприз мадам Кабеллабурна, ее шофер, Градос, другой парень, о котором ты говоришь, и его мышка, если бы они были нормальными, то в настоящий момент они были бы живы.
– Да, но время относительно! – вздохнул я. – Человеческая жизнь так коротка, Толстяк! Так ненадежна!
– Я дам тебе посмотреть на мою… если она ненадежна, – возмутился булимик.
Наши шаги гулко раздавались по пустой улице.
– Разве ты не чувствуешь, до какой степени настоящее мимолетно, Берурье Александр-Бенуа? Ты не ужасаешься при мысли, что каждая секунда промелькает раньше, чем ты сумеешь ее прочувствовать?
– Ты в настоящий момент занимаешься тем, что декальцинируешь свой мозг, – изрек Скромный. – Настоящее – это не секунды, которые мелькают, Сан-Антонио, ты здорово ошибаешься. Настоящее – в том, что ты жив и хорошо себя чувствуешь в своей шкуру и что есть… другая половина человечества.
