— Почему?
— Из-за троек…
— Прошу вас, Пенелопа, давайте говорить серьезно! Вы знаете, что наш разговор может иметь неисчислимые последствия?
— Решительно, я чувствую, что сейчас заплачу…
— Сдержитесь, Пенелопа, сейчас не время!
— Вы думаете?
— Уверен!.. Но вы мне не ответили… Вы поедете со мной в Россию?
— Почему бы и нет? По-моему, путешествовать должно быть очень приятно…
— Ну а жить там все время?
— С вами и с мамой?
— Если ваша матушка согласится нас сопровождать, я с удовольствием увезу и ее.
— Тогда я согласна, Гарри.
— Только… есть одно условие… Сначала я должен забрать у сэра Демфри досье, касающееся моего отца.
— Мы его заберем!
— Дорогая! Верьте мне, и Англия горько пожалеет, что не оценила вас по достоинству!
— О!
Гарри пребывал в такой экзальтации, что не соображал толком, что говорит.
— Поймите меня, дорогая! Я презираю англичан, шотландцев и валлийцев! Это не их кровь, а кровь запорожских казаков течет в моих жилах!
Испуганная девушка, приоткрыв рот, наблюдала, как Комптон жестикулирует, раздумывая, уж не повредил ли колосс из дансинга ему мозги.
— Но, Гарри, я ведь англичанка…
— Выйдя за меня замуж, вы перестанете быть ею!
— Почему?
— Потом объясню!
— О Гарри, я больше ничего не понимаю, а в таких случаях я всегда плачу.
— Нет, Пенни, вам следовало бы петь и танцевать!
Теперь она уже не сомневалась, что молодой человек тронулся умом.
— Может, вам лучше снова лечь, Гарри?
Тошнотворный прагматизм! Все вдохновение Гарри мигом улетучилось.
— Что вы сказали?
— Вам надо лечь, мама поставит вам горчичник…
— Горчичник? Разве вулкану ставят горчичники?
— Какому вулкану?
— Мне!
— Господи! Вы принимаете себя за вулкан?
— Да, Пенелопа, я вулкан и пылаю из-за вас!
Перепуганная девушка отступила. Комптон, уже не владея собой, бросился ее целовать, но в ту же секунду его подсознание, вымуштрованное по всем правилам строжайшего пуританизма, возмутилось, и молодой человек так и застыл, обнимая воздух и не соображая толком, что делать. Сказывалось материнское воспитание. Но вдруг, словно негодуя, что в столь важный момент ее задвигают на второй план, кровь отца Петра Сергеевича Милукина дала о себе знать с неистовством, достойным героев Достоевского. Гарри бросился на колени перед своей милой и, обхватив ее ноги, начал рыдать, стонать и каяться с чисто славянским мазохизмом.
— Пенелопа Лайтфизер, я прошу у вас прощения… — Он не называл ее на «ты», поскольку в английском языке эта форма отсутствует, что несколько портит задушевность такого рода исповедей. — Я негодяй! Я злоупотребил вашим гостеприимством!.. Я обманул вашу мать, эту святую женщину!.. Обманул вас! Гоните меня отсюда пинками, и я буду счастливейшим из людей! Прикажите мне утопиться в Темзе, и я побегу туда, благословляя ваше имя! Пенелопа, сам ад еще не порождал более гнусного чудовища, чем я!
Зарывшись лицом в юбку девушки, Гарри рыдал, икал, душераздирающе стонал — короче, отцовская кровь окончательно возобладала над материнской. Мисс Лайтфизер, само собой разумеется, не могла понять столь странных проявлений чувств и не знала толком, то ли смеяться, то ли звать на помощь.
— Может, вы встанете, Гарри? — робко предложила она. — Кажется, такое поведение не вполне прилично, правда?
— Я не поднимусь, пока вы меня не простите!
— Но что я должна вам… простить, Гарри?
— То, что меня зовут вовсе не Гарри!
— Так вас зовут не…
— Нет, жестоко обманутое невинное создание! Меня зовут Петр Сергеевич Милукин!
— Это… это очень красиво…
Не без отвращения, но зато слегка успокоившись, молодой человек встал. Оставалось лишь смириться с неизбежным, и Гарри в знак полного непонимания развел руками:
— Ей бы следовало плюнуть мне в лицо! Топтать ногами! А она говорит, что это очень красиво!
— А вам разве не нравится фамилия Милукин?
Комптон окончательно запутался. Отчаяние сменилось бешеным желанием объяснить и убедить. Не думая о последствиях, ему хотелось разбить, сломать этот непрошибаемый панцирь наивности, окружавший Пенелопу подобно водолазному колоколу, и заставить девушку взглянуть правде в глаза, какой бы отвратительной ни оказалась эта правда.
— Пенни… Умоляю вас, послушайте меня и попытайтесь понять! Я вас не стою… Подчиняясь этому подонку Багдасарьяну, я хотел воспользоваться вашей наивностью, но я люблю вас, Пенни! Да, люблю и особенно хорошо понимаю это именно теперь, когда так явственно отдаю себе отчет, что вы можете лишь презирать меня!
— Почему?
— Потому что я самое подлое создание, которое вы только можете представить!
Британский здравый смысл подсказывал мисс Лайтфизер не слишком доверять крайностям.
— А вы уверены, что не преувеличиваете, мистер Комптон?
— Преувеличиваю? Но я же шпион! Понимаете? Шпион!
— Шпионы мне тоже очень нравятся…
В тот же миг лирический порыв Петра Сергеевича Милукина внезапно иссяк.
— Вам нравятся шпи… — пробормотал он.
— В кино это всегда на редкость привлекательные джентльмены…
Теперь, когда невозмутимость Пенелопы заразила и его, к Гарри вернулось утраченное хладнокровие, и он с ужасом сообразил, какую опасную чушь болтает уже добрых полчаса. Комптон и так предал Англию, которой был обязан решительно всем, а теперь еще и изменил СССР, и все это — впустую! Его охватило непреодолимое желание умереть. Молодой человек полагал, что больше не имеет права на жизнь. В ту же секунду он подскочил к Пенелопе, с чувством расцеловал в обе щеки и, отстранившись, трагическим тоном изрек:
— Прощайте, Пенелопа… Я бы хотел сделать вас счастливой, но это невозможно. Теперь все погибло! Я проклят! Остается лишь исчезнуть…
И, оттолкнув миссис Лайтфизер, явившуюся проверить, куда запропастились молодые люди, он бросился к двери, распахнул ее и умчался прочь. Старая дама со свойственной ей флегмой спокойно заметила:
— Слишком пылкий молодой человек, правда?
13 часов 30 минут
Когда Гарри Комптон выскочил из подъезда дома, где жили дамы Лайтфизер, Эверетт Картрайт только что сменил на посту коллегу. Инспектор Интеллидженс Сервис последовал за молодым человеком. Один за другим они сели в метро на Кентиш Таун, на Черринг Кросс пересели с Северной линии на Дистрикт
