Если кое-кого это заявление не слишком обрадовало, то никто не подал виду. А Великий Маспи все с тем же торжественным видом вышел на середину комнаты.
— Я просил вас прийти, ибо вы самые верные и преданные мои друзья, и все, что касается меня, затрагивает и вас.
Шивр невольно пустил слезу.
— Так вот!.. Я сейчас почти как Наполеон, окруженный остатками своей гвардии… И надо решить, должен ли я отречься или продолжать борьбу… Поэтому я хотел узнать ваше мнение…
Сам выбор слов свидетельствовал о важности момента, а также о том, что Элуа заранее подготовил речь. Двойной Глаз, менее остальных восприимчивый к таким тонкостям, позволил себе вмешаться:
— А может, ты все-таки расскажешь нам, что стряслось?
Все сочли, что Этуван очень плохо воспитан, тем более что он несколько испортил удовольствие от столь драматических минут.
— Так вот… Представьте себе, что сегодня утром…
И Великий Маспи поведал о вторжении корсиканцев. Он возвышенным слогом описал свое удивление при виде убийц, угрожавших его домашним (о собственном позорном падении Элуа, конечно, умолчал), с большим лиризмом остановился на угрозах и оскорблениях, несколько преувеличив наглость Салисето, с гневом рассказал о пощечине и с глубокой обидой — об унижении Селестины.
Перрин Адоль снова не выдержала.
— Да я бы проглотила его живьем, этого Бастелику! — крикнула она.
Элуа, словно не заметив, что его перебили, подвел итог:
— Теперь вы все знаете. И я спрашиваю: что мы будем делать?
В гостиной надолго воцарилось молчание.
— А что, по-твоему, мы можем? — поинтересовался Фонтан.
— Объявить войну Корсиканцу и его банде!
— В нашем-то возрасте?
— Когда затронута честь, это не имеет значения.
И снова наступила тишина.
— Ты еще забыл сказать нам, с чего вдруг Корсиканец явился сюда? — рискнул задать вопрос Этуван.
Но хозяин дома явно предпочитал не слишком распространяться на эту тему.
— Салисето обвиняет меня, будто это я донес Пишранду, что он замешан в убийстве итальянца из Старого Порта!
— А это неправда?
Подобный вопрос — хуже всякого оскорбления.
— Что? И ты смеешь…
— Ну… когда твой сын служит в полиции…
Фонтан с трудом удержал Элуа, рвавшегося наказать обидчика.
— Отпусти меня, Доминик! Я вобью ему эти слова обратно в глотку!
— Да успокойся же, Маспи! На что это похоже? Такие давние друзья, и вдруг…
Однако едва Элуа немного успокоился, Двойной Глаз встал.
— Маспи, я тебе очень сочувствую, но скажу откровенно: твои дела с корсиканцами меня не касаются… Всякому своя рубашка ближе к телу. А у меня — ничего общего с Салисето и его парнями… Мы просто игнорируем друг друга. И на старости лет мне бы не хотелось ввязываться в ненужные приключения… Так что — привет…
И он в ледяном молчании покинул дом Маспи.
— Если кто-то еще придерживается того же мнения, то может отправиться следом! — презрительно бросил Элуа, не вставая со стула.
Немного поколебавшись, Шивр жалобно пробормотал:
— Попробуй же понять, Маспи… Этот Тони — слишком крепкий орешек для меня, и…
— Убирайся!
Крохобор быстренько исчез за дверью. А Элуа с горечью рассмеялся:
— И это — друзья…
Фонтан в очередной раз попробовал его урезонить:
— Попытайся же войти в положение, Элуа. Мы больше не в состоянии бороться с Салисето. Остается лишь надеяться, что он оставит нас в покое… Стоит мне поссориться с ним, и весь мой мелкий бизнес полетит к чертям…
— Прощай, Фонтан…
— Но…
— Прощай, Фонтан!
— Ладно… раз ты так к этому относишься, пусть будет по-твоему, не стану настаивать. Ты идешь, Доло?
«Иди Первым» на мгновение замялся, с видом побитой собаки поглядел на Маспи, но все же ушел вместе с Фонтаном Богачом, ибо тот по старой дружбе покупал все, что Доло удавалось раздобыть тем или иным путем.
Оставшись наедине с Адолями, Великий Маспи бессильно развел руками:
— Ну вот… воображаешь, будто тебе помогут… будто в случае тяжкого удара не останешься один… — и пожалуйста! Трусы! Жалкие трусы!
Перрин вскочила, дрожа от гнева.
— Мы оба, и Дьедоннэ, и я, остаемся с вами!
— Тем более что того итальянца пырнули ножом, а это очень похоже на Салисето, Бастелику или Боканьяно! — добавил ее муж.
Маспи взял за руки Дьедоннэ и Перрин.
— Спасибо… Но я буду сражаться один. Не позднее чем завтра я пойду к Корсиканцу, и мы объяснимся с ним по-мужски. А если я не вернусь, вы, друзья мои, не оставите этих несчастных…
Сцена выглядела так трогательно, что Элуа заплакал. Селестина последовала его примеру, за ней — бабушка и, наконец, Дьедоннэ. И вскоре рыдали все, кроме Перрин и деда — те принадлежали к более крепкой породе.
Проводив Адолей, Маспи вернулся в гостиную. У него опускались руки. Подумать только, Элуа надеялся сыграть возвращение с Эльбы, а получил Ватерлоо…
— Элуа… ты и впрямь собрался идти к Корсиканцу? — с тревогой спросила Селестина.
Маспи недоверчиво уставился на жену.
— Ты хочешь послать меня на верную смерть? Вот уж не ожидал от тебя! Признайся лучше сразу, что тебе не терпится стать вдовой!
— Но ведь ты сам только что…
— Ну, это, скорее, фигура красноречия, и вообще я устал от твоих расспросов! Какое тебе дело, как я собираюсь поступить?!! К тому же наша семья обесчещена не сегодня, а когда твой сынок пошел работать в полицию! Да, тот день и стал позором, истинным позором нашей семьи!
Маспи так разволновался, что жене пришлось готовить ему на ночь липовый отвар.
В кабинете Пишранда все три инспектора пытались заставить Бастелику признаться в убийстве Томазо Ланчано и ограблении. Но Антуан не впервые имел дело с полицией и крепко стоял на своем. Все обвинения он отвергал упрямо, но так спокойно, что невольно производил на допросчиков сильное впечатление.
— Насчет ювелирной лавки — согласен… Мне следовало прикончить того типа… Ладно, минутная слабость… — с кем не бывает! И, надо думать, она дорого мне обойдется! Добродетель никому еще не приносила пользы, инспектор. И потом, я сделал еще одну глупость… Что за кретинизм — совать морду к самому свету?.. Даже новичок справился бы лучше… В моем ремесле стоит чуть-чуть промахнуться — готово дело! И доказательство — перед вами. Остается только надеяться, что друзья меня не забудут, пока я отсижу свое, как паинька.
— Ну, дружочек, выйдешь ты очень не скоро!
