драгоценностями направлялся к Салисето… Я думаю, они встретились. И Корсиканец в тот момент оказался один… При виде товара у Тони закружилась голова… Он убил парня, припрятал добычу и бросил труп в море. А чтобы обмануть приятелей, затеял якобы давно подготовленное ограбление ювелирного магазина… Там Бастелика сделал промашку и попался… Вот у меня и наклюнулась одна мыслишка… Что, если внушить Бастелике, что его шеф вел двойную игру?.. Интересно, как он отреагирует… Да ты меня слушаешь или нет?
— Что? Да, конечно…
— Понятно… Представляю, как бы ты мучился, попроси я повторить все, что я только что сказал… Ну да ладно, это неважно: я говорил скорее сам с собой…
— Простите, сегодня я сам не свой…
— Знаю, малыш, но ты напрасно так портишь себе кровь.
— Она была для меня всем… Едва я научился думать о будущем, оно всегда связывалось для меня с Пэмпренеттой… И вот теперь она выходит за Ипполита… Если б она хоть выбрала порядочного парня, может, я бы меньше страдал…
Пишранд взял Бруно под руку:
— Пока они не побывали в мэрии, не стоит терять надежду… Пошли, я угощу тебя завтраком.
— Я не голоден.
— Ничего! Значит, заставишь себя есть.
У Адолей свадебная трапеза проходила далеко не так весело, как хотелось бы участникам. И каждый тщился изобразить воодушевление, которого вовсе не испытывал. По правде говоря, из-за Великого Маспи Фонтаны, Этуваны и Шивры остались без приглашения, и Перрин злилась на Элуа, считая, что по его вине на церемонии присутствует слишком мало гостей. Доло, несколько смущенные неожиданно оказанной им честью, держались тише воды ниже травы. Маспи еще не вполне пришел в себя после вчерашнего столкновения со «своими» женщинами и с трудом поддерживал разговор, в котором частенько наступали неловкие паузы. Селестина так и не смогла простить Пэмпренетте то, что про себя называла предательством, и, думая о Бруно, сидела с самым мрачным видом. Перрин Адоль пыталась оживить атмосферу, рассказывая забавные истории, но никто ее не слушал. Дьедоннэ без особого успеха изображал довольного жизнью весельчака, но это производило крайне жалкое впечатление. Ипполит, отлично чувствуя всеобщее недовольство, отчаянно злился, так что даже забывал ухаживать за Пэмпренеттой. А девушка с горечью вспоминала Бруно. Только дедушка Маспи с огромным аппетитом поглощал праздничные блюда и не обращал ни малейшего внимания на чужие неприятности. Бабушка Маспи после вчерашней сцены видела все происходящее в новом свете, а потому жалела Пэмпренетту, понимая, что девушка собирается сделать ужасную глупость, за которую ей предстоит расплачиваться всю жизнь.
Наконец настало время подавать десерт. Дьедоннэ встал с кубком шампанского в руке.
— Друзья, спасибо вам, что пришли на обручение моей единственной дочери!.. И я уверен, что вы присоединитесь к моим пожеланиям… Пусть Пэмпренетта будет бесконечно счастлива с тем, кого она любит!
— Неправда!
Возмущенное восклицание Селестины оборвало порыв красноречия Адоля, и контрабандист растерялся, не зная, что еще сказать. Перрин удивленно вскинула брови. Доло оскалили зубы. Пэмпренетта покраснела. Ипполит сжал кулаки. Великий Маспи повернулся к жене.
— Ты что, спятила?
— Вот уж не ожидала от вас, Селестина! — обиженно заметила Перрин Адоль.
— А я, Перрин, никак не ожидала, что вы отдадите дочь такому бандиту!
И тут все закричали разом. Ипполит бешено размахивал руками и рычал, что непременно разобьет кому-нибудь физиономию, вот только надо выбрать — кому именно. Супруги Доло хором спрашивали мадам Маспи, зачем она лезет не в свое дело и по какому праву. Элуа посоветовал означенным супругам несколько сбавить тон и не забывать, что, как ни крути, они всего-навсего мелкая сошка. Перрин вопила, что впервые в жизни ее оскорбили в собственном доме, а Дьедоннэ силился объяснить, что тут наверняка произошло какое-то недоразумение. Пэмпренетта плакала. А дедушка Маспи, перекрывая общий шум, крикнул жене:
— Дай мне еще мороженого, Адель, пока нас отсюда не выставили!
Атмосфера накалялась на глазах. Отчаявшись, что ее наконец услышат, Перрин схватила компотницу и вдребезги разбила об пол. Услышав дьявольский грохот, все замерли, а дедушка Маспи так испугался, что сунул ложку с мороженым не в рот, а за пазуху.
— А теперь, — объявила мадам Адоль ледяным тоном, особенно резко контрастировавшим с недавней жаркой перепалкой, — я хочу знать, что все это значит. И никто здесь больше не произнесет ни слова без моего позволения. Вы сказали ужасные слова, Селестина… А мы ведь старинные друзья… Так за что вы нас так оскорбили?
— Вы не хуже меня знаете, что ваша дочь не любит Ипполита. Вы только поглядите — сущий недоносок! И доказательство — то, что его даже не взяли в армию!
Серафина подняла узкую мордочку (в этот момент она особенно напоминала землеройку) и прошипела, что ее оскорбляют и она, Серафина, не хуже любой другой могла бы нарожать красивых детей, но для этого нужен подходящий родитель. Уязвленный Доло отвесил жене пощечину, а Ипполит, защищая мать, набросился на отца. Перрин схватила парня за шиворот и усадила на место.
— Жоффруа, — предупредила она Доло, — позвольте себе еще хоть раз такое хамство — и будете иметь дело со мной! Продолжайте, Селестина!
— …Повторяю, ваша дочь не любит Ипполита, потому что она любит моего мальчика!
Перрин покраснела от злости.
— И вы смеете объявлять при всех, будто моя Пэмпренетта способна влюбиться в легавого?
— Это неправда! — крикнула девушка.
Торжествующая мать решила окончательно доконать противницу:
— Я все понимаю, Селестина… это разочарование заставляет вас клеветать… Раз Бруно опозорил вашу семью, вам бы очень хотелось и других поставить в такое же положение! Но в семье Адоль никогда не было и не будет легавых!
Великий Маспи не шелохнулся. Всякий раз, как упоминали о позорном переходе его сына на сторону полиции, он сконфуженно молчал. Зато Селестину, по-видимому, уже ничуть не волновали оскорбления, брошенные ей в лицо.
— Вот что я скажу вам, Перрин… По-моему, Бруно совершенно прав… Он хороший мальчик и сейчас, наверное, исходит слезами из-за того, что Пэмпренетта, его Пэмпренетта, та, кого он любит с детских лет, изменила данному слову… Только вчера я видела своего Бруно, и если бы вы тоже могли на него взглянуть, Перрин, сразу перестали бы сердиться… Лицо — как у покойника… и отощал — просто ужас… А сам только и говорит, что о Пэмпренетте. «Мама, — сказал он мне, — мне лучше умереть, чем жить без нее… Я слишком ее люблю… И не позволю другому отнять у меня Пэмпренетту, иначе я готов Бог знает чего натворить!»
Мадемуазель Адоль уже не плакала, а рыдала в голос. Ипполит, вне себя от обиды, не слишком вежливо приказал ей замолчать:
— Да заткнешься ты наконец?
Мадам Адоль не могла допустить, чтобы с ее дочкой разговаривали так грубо.
— Ипполит Доло! В нашем доме женщины не привыкли к подобному обращению! А коли тебя не учили вежливости — что ж, я сама быстренько возьмусь за дело!
Жених, уязвленный явной несправедливостью и всеобщими нападками, с негодованием указал на Селестину Маспи.
— Да разве вы не видите, что эта подлая баба пытается поссорить нас с Пэмпренеттой? Маспи, видите ли, не выносят, чтобы кто-то устраивал свои дела, не спросив у них дозволения! И приходят в ярость, коли обходятся без них! Иметь в семье легавого — такой стыд, что они просто свихнулись!
Хотя ее муж продолжал безучастно наблюдать за происходящим, а свекор невозмутимо набивал брюхо, Селестина не желала идти на попятный.
— Бедняжка Ипполит, ты тявкаешь, как шавка из подворотни, но на людях ты бы не позволил себе
