— Верно…
И Виллар, в свою очередь, позвонил в справочную Сан-Пабло, дабы выяснить, когда сеньор Пуиг вернется домой.
— Он переночует в больнице, так что у вас есть время, — заявил дон Игнасио, повесив трубку.
— Вы уверены?
— Но старшая медсестра сказала, что…
— Видите ли, сеньор, — небрежно перебил его Гомес, — на месте Пуига я бы пораскинул мозгами и наверняка сообразил, что утром у двери меня будут поджидать полицейские, жаждущие узнать дополнительные подробности.
— И что же?
— А то, что, поскольку больница — не каталажка, я бы нашел способ тихонько улизнуть ночью.
Эстебан встал и, лихо надвинув шляпу на правое ухо, пошел к двери. На пороге он обернулся.
— Учитывая такую возможность, дон Игнасио, я проведу эту ночь у ворот Сан-Пабло.
— Минутку, Гомес! Прежде чем предпринимать что бы то ни было, привезите Пуига в «Тибидабо». Надо поточнее узнать, что он понаболтал Люхи. Возьмите мою машину. Пусть Фелипе останется за рулем — он очень тактичный парень. Если Хоакин сумеет достаточно убедительно оправдаться, вы сразу же переправите его на «Симона Боливара», который на рассвете уходит в Ливерпуль. А там уж пусть выкручивается как знает.
— А если его объяснения нас не удовлетворят, сеньор?
— Фелипе доставит вас обоих куда скажете.
— Я уверен, что объяснения Хоакина меня не удовлетворят, дон Игнасио.
Ему во что бы то ни стало надо добраться до дона Игнасио и убедить патрона, что его, Пуига, совершенно нечего опасаться. И сделать это надо прежде, чем Виллар подошлет к нему убийц. Эта мысль не давала Хоакину покоя. Страх настолько парализовал его мозг, что он даже не мог хорошенько обдумать, каким образом поскорее увидеться с доном Игнасио. Захлебываясь от беззвучных рыданий, Пуиг лишь кусал одеяло.
Когда дон Альфонсо рассказал жене о сцене, происшедшей между ним и Мигелем Люхи, которого временно пришлось отстранить от должности, пока сверху не пришло распоряжение о, несомненно, еще более суровых мерах, которые, очевидно, навеки закроют парню дорогу в полицию, у Мерседес пропал ее прекрасный аппетит. Еще больше, чем об испорченной карьере инспектора, сеньора Мартин сокрушалась о судьбе Кончи, которая, право же, не заслуживала подобного наказания. Слушая объяснения супруга и вглядываясь в его расстроенное лицо, она раздумывала, каким бы образом примирить обоих мужчин и сохранить подругу.
— А не чересчур ли ты был суров, Альфонсо?
— Я выполнил свой долг, Мерседес.
— Конечно… но не резковато ли?
— На моем месте кто угодно действовал бы еще решительнее.
— Но другие ведь не знают Мигеля Люхи так хорошо, как ты!
— Если бы ты только слышала, чего он посмел мне наговорить!
— Гнев — плохой советчик.
— Но я же как-никак его начальник!
— Только по службе, Альфонсо…
— А это разве не служебное дело?
— Я не уверена… Будь тут замешан кто-то другой, а не убийца Пако и его отца, Люхи ни за что так бы не поступил, и ты это прекрасно знаешь!
Комиссар проворчал что-то неопределенное, и Мерседес почувствовала, что выигрывает партию.
— Вы, католанцы — и я не устаю твердить тебе это много лет — слегка отстали в развитии.
Дон Альфонсо сделал вид, будто принял замечание жены всерьез.
— Отстали? Это от кого же, скажи на милость? Уж не от вас ли, андалусийцев?
— Совершенно верно! Вот мы никогда не оставляем оскорбление безнаказанным!
— А для чего тогда, по-твоему, полиция?
— Наказывать обидчиков вместо тех, у кого не хватает пороху делать это самостоятельно!
— Неудивительно, что ты так говоришь… Если родился и вырос среди дикарей…
— Ну да, а вы, северяне, только и мечтаете получить одну из этих дикарок в жены!
Супруги обожали подобные перепалки, и Мерседес нарочно избрала обходной путь. Прежде чем перейти в наступление, следовало вернуть Альфонсо доброе расположение духа и дать ему расслабиться.
— Скажи, мой Альфонсо, — вдруг совсем другим тоном спросила она. — А ты подумал о бедняжке Конче? Как она, должно быть, страдает… ведь теперь все их будущее испорчено…
— Сама виновата! Поискала бы супруга поуравновешеннее!
— Но ты-то женился на мне! Думаешь, коллеги тебя не жалеют за то, что связался с такой сумасшедшей?
Растроганный комиссар встал и расцеловал жену в пухлые щеки.
— Ну, я — другое дело. И потом, я же тебя люблю!
— Так ты, что ж, воображаешь, будто она его не любит, а?
— Знаю, Мерседес, знаю… Но, послушай, Мигель меня пугает…
— Пугает?
— Парень не в себе… Это сплошной комок ненависти… В любой момент он способен превратиться в убийцу, и я отстранил его от работы прежде всего из этих соображений… Вот только не уверен, что даже это остановит Мигеля.
— Не лучше ли тогда держать его при себе? Тогда он хоть будет под наблюдением.
Дон Альфонсо с улыбкой посмотрел на жену.
— Ловко ты это провернула, Мерседес… Так ты хочешь, чтобы я ему позвонил?
— Как будто ты сам этого не хочешь, Альфонсо!
— И что же, мне просить прощения?
— Не болтай глупостей! Просто вызови для окончательного объяснения.
— Видимо, мне на роду написано никогда ни в чем тебе не отказывать!
Глубоко вздохнув, он пошел к телефону, но в глубине души был очень доволен. Трубку сняла донья Конча. Мерседес пыталась по лицу мужа угадать, что ему отвечают, и по хмурому виду Мартина сразу поняла, что ее надежды на то, что все уладится, не оправдались. Сухо попрощавшись с доньей Кончей, Мартин бросил трубку и повернулся к жене.
— Ну, что я тебе говорил? Мигель совсем спятил! Знаешь, где он сейчас? У больницы Сан-Пабло! Караулит Хоакина Пуига. Мигель, видите ли, не теряет бдительности и подозревает, что тот попытается удрать сегодня ночью!
— Чего ради он там ждет?
— Чтобы снова отколотить Пуига, черт возьми, и снова вынудить к признаниям! Люхи вполне способен его доконать.
— А что говорит Конча?
— Она одевается. Хочет попробовать урезонить мужа или по крайней мере повиснуть у него на шее и помешать совершить непоправимую глупость.
Комиссар Мартин снова снял трубку и, позвонив в управление, приказал двум дежурным инспекторам незаметно подойти к больнице Сан-Пабло, найти инспектора Люхи и, не показываясь, не сводить с него глаз, пока тот не вернется домой, а потом явиться с докладом, да не в управление, а на квартиру. Наконец, к величайшей досаде дежурной медсестры, Мартин тоже решил выяснить, когда Хоакин Пуиг покинет пределы больницы. Медсестра решила, что судьбой этого господина интересуется чересчур много народу.
В конце концов Хоакин Пуиг погрузился в какое-то странное забытье. Страх улегся, но предварительно успел измотать его, как долгая пробежка. В палате, где Хоакину предстояло провести последние несколько часов, царил полумрак. В неверном свете ночника забывшиеся тревожным сном больные при каждом движении отбрасывали на стены самые фантастические тени. Безмолвие и духота
